БАБУШКА СОНЯ. ПОДВАЛ У КРАСНЫХ ВОРОТ
Лет за семь до Октябрьской революции бабушку Соню (в девичестве Добровинскую) или, как я ее звал с детства, просто Соню, насильно выдали замуж, что довольно часто случалось в те далекие времена. Бабушке исполнилось тогда 18 лет, а ее муж, Вениамин Коган, был лет на двадцать старше. Я не знаю, чем занимался мой родной дедушка в городе Гадяче Полтавской области, но думаю, что он был довольно процветающим торговцем. В еврейских семьях мужчины становились торговцами часто не от большого желания заниматься торговлей, а от множества ограничений в получении образования, существовавших официально для евреев в царской России. От этого брака в 1913 году родилась моя мама, а через пять лет и тетя Фаня. Отец безумно любил своих дочерей и молодую красавицу-жену. Дети платили ему тем же. Но однажды, неожиданно для провинциального Гадяча, бабушка, собрав только личные вещи, сбежала со своим любовником в Москву. Самуил Михайлович Коган, так звали нового избранника моей бабушки, оказался очень мягким и добрым человеком, вся жизнь которого была подчинена своей избраннице. Побег из Гадяча случился где-то в 1929 году, то есть через пару лет после организации Сталиным Шахтинского дела, которое стало началом захвата полноты власти тираном и началом создания его культа. Трагический поворот в личной жизни Вениамина так подействовал на него, что он, бросив все свои дела в родном городе, отправился искать утешения у родственников в Ленинграде. К нему поехала его старшая дочь, а младшая отправилась в Москву к молодым любовникам, которые в это время уже имели довольно большую комнату в подвале у Красных Ворот с крысами, с непрерывно работающим электрическим освещением и со всеми прелестями, которые обычно сопровождают подвальные помещения. Забегая вперед, замечу, что любовники прожили около пятидесяти лет счастливой и щедрой для других жизнью, а мое детство и юность были освещены добротой и любовью ко мне родной бабушки и приемного дедушки.
Родной же дедушка не нашел утешения в Ленинграде. К тому же, он на себе испытал сталинский план коллективизации сельского хозяйства и индустриализации всей страны: как бывший «нэпман» он стал «лишенцем», то есть человеком, который лишался гражданских прав. Не выдержав выпавших на его долю испытаний, он повесился в ленинградской квартире, где в то время жил вместе с моей мамой. После трагической смерти любимого отца мама переехала в Москву, в тот же подвал у Красных Ворот.
Любопытную деталь о моей родственной связи с известным советским кинорежиссером Григорием Чухраем рассказала мне бабушка. Ее двоюродная сестра Роня Цифринович была в коротком браке с очень некрасивым Нисаном Рубиновым, сводным братом бабушки, который умер в 30-х годах. От этого короткого брака родился сын Григорий, впоследствии ставший известным кинорежиссером. Фамилию Чухрай он принял в соответствии с подпольной кличкой Рони – Клавдия Чухрай. Однажды я подговорил бабушку позвонить на московскую квартиру Чухрая (это было в конце 60-х годов), где в то время гостила его мать, жившая в Днепропетровске. Состоялся следующий диалог:
– Попросите, пожалуйста, Клаву.
– Я вас слушаю.
– Роня, это ты? Говорит твоя сестра Соня.
Ответное молчание несколько затянулось, после чего последовало:
– Какими судьбами?! Как я рада тебя слышать!
Сестры бурно пережили неожиданный телефонный разговор и договорились о встрече, но... на следующий день Роня-Клавдия без звонка отбыла в Днепропетровск. А ведь они не встречались около 40 лет! Мне же оставалось только строить догадки по поводу внезапного отъезда Рони. ФФФ1
Детские годы обычно отпечатываются в памяти отдельными фрагментами без какой-либо логической связи между ними. Логику же событий приходится воссоздавать либо по этим фрагментам, либо по случайным рассказам, услышанным в семейном кругу. В редких приливах сентиментальности я люблю иногда посещать места моего детства, восстанавливать в памяти образы давно ушедшего прошлого, с душевным трепетом обнаруживать, как безжалостное время уничтожает последние остатки вещественных доказательств воспоминаний. Недавно, очутившись в районе метро «Красные Ворота», я не выдержал и вошел в подворотню дома на Садовом кольце, расположенного между улицей Кирова (ныне Мясницкая) и Мясницким проездом. Пустынный двор, на который безмолвно смотрели глазницы нежилых помещений. Здесь я научился кататься на трехколесном велосипеде, здесь проходили игры с детскими друзьями. А вот и подвальное помещение с разбитым окном ниже уровня дворового асфальта. Напротив окна – остатки пристройки, почти полностью лишавшей квартиру дневного света. Здесь когда-то кипела жизнь нашего семейства. Почти с мистическим ужасом заглядываю в разбитое окно. Забытый склад какой-то рухляди вместо большой тридцатиметровой комнаты, где гостеприимные хозяева устраивали веселые застолья. Здесь за большим квадратным столом проходили картежные игры, ставшие впоследствии регулярными, вечерние семейные посиделки. Эта же комната служила одновременно и спальней. У противоположной от окна стены стояла большая железная кровать, на которой спали бабушка с дедушкой. Мои родители размещались на одном из двух узких диванов, стоявших у стен по обеим сторонам стола. На другом диване спал я. Тете Фане было предназначено место на кровати под лестницей, которая спускалась с улицы в нашу узкую прихожую. Был в квартире и чулан, совмещавший в себе функции кухни, продуктового склада и умывальни. По ночам туда ставился таз для отправления естественных нужд, чтобы не бегать в туалет, находившийся на втором этаже черного хода. Для борьбы с крысами и мышами, которые в обилии водились в нашем подвале, бабушка с дедушкой иногда держали кошку. В течение всей жизни одним из любимых их рассказов была история о том, как в раннем детстве я прибежал в комнату из прихожей, где стояло блюдце для кошачьей еды, и в радостном возбуждении закричал: «Соня, Соня, а я уже кошкино молоко выпил!» Мне было тогда, наверное, около двух с половиной лет.