Бабушка с дедушкой не имели общих детей, а с собственными дочерьми у бабушки никогда не было взаимной теплоты (ни мама, ни тетя Фаня не могли простить бабушке ее бегство из Гадяча). Поэтому все их нерастраченные родительские чувства вылились в самоотверженную любовь ко мне, к своему единственному внуку. И эта бескорыстная любовь сохранилась до самого конца их жизни в начале 70-х годов.
Энергичная, никогда официально не работавшая бабушка была главой семьи. Она вела хозяйство, принимала гостей, все время занималась общественной деятельностью по линии домоуправления, помогала сирым и убогим. В ее доме постоянно ночевали какие-то дальние родственники и друзья, приезжавшие в Москву из Гадяча, Днепропетровска, Ленинграда, Свердловска. Иногда даже трудно было понять, как все они размещались в этой небольшой подвальной квартире. Будучи очень гостеприимной, бабушка обожала устраивать в своем доме нечто вроде клуба, в котором при непрерывно подаваемом к столу чае со сладкими пирогами, выпеченными в «Чуде», гости играли в различные «азартные» игры: преферанс, девятку, лото. Я хорошо помню старенький патефон, под звуки которого друзья бабушки с дедушкой устраивали танцы. В основном это были фокстрот и танго. Мне особенно запомнились «Брызги шампанского», «Утомленное солнце», «На рыбалке, у реки тянут сети рыбаки...», «Рио-Рита». Каждому из этой компании было немногим более сорока лет.
Интересна небольшая история, которая приключилась со мной тридцать лет спустя. Однажды, возвращаясь после работы домой в автобусе 42 маршрута, я заметил очень пожилого мужчину с палочкой, сидящего на скамейке спиной к водителю (такие сидения были в автобусах старой конструкции). Он плоско шутил и как-то неприятно при этом хихикал. Что-то знакомое почудилось мне в этом смехе. Я стал мучительно вспоминать. И вдруг меня осенило. Перед тем, как выйти из автобуса на следующей остановке (тогда она называлась «38-а квартал»), я решительно встал и, обращаясь к пожилому гражданину, спросил:
– Скажите, пожалуйста, Ваша фамилия, случайно, не Лебедев?
– Лебедев?!– испуганно ответил гражданин. – Откуда Вы меня знаете?
– Тридцать лет назад, когда я был еще ребенком, Вы с женой были дружны с моей бабушкой Коган Софьей Михайловной и часто бывали у нее в гостях.
– ??! Она жива? Как ее самочувствие? Есть ли у нее телефон?
Я успел дать ему телефон, а он успел поведать мне о своем «выдающемся» сыне, спортивно-футбольном обозревателе газеты «Правда».
Несмотря на экзотику встречи, у меня остался от нее такой же неприятный осадок, как и от встреч с Лебедевым тридцать лет назад. Самоуверенный и развязный, он при появлении в нашем подвале всегда больно тыкал меня двумя пальцами в грудь, приговаривая: «Коза, коза рогатая забодает, забодает!» При этом он как-то неприятно хихикал. Именно этот смешок я и узнал в автобусе через тридцать лет. Лебедев позвонил бабушке и даже разговаривал с ней, но она была холодна, поскольку где-то после войны они рассорились: он занял у дедушки крупную сумму денег и не вернул.
В отличие от импульсивно-эмоциональной и внешне очень привлекательной бабушки, дедушка Муля (так я его обычно называл) был уравновешенным человеком, с довольно спокойным темпераментом, с некрасивым, несколько искривленным носом, с резко выдающейся вперед нижней частью живота. Последняя его особенность запомнилась еще и тем, что она служила предметом моих детских забав. Почти каждый вечер после работы дедушка ложился отдыхать на диван, сажал меня на свой живот и изображал скачущего коня. Радости моей не было предела. По вечерам я с нетерпением ждал его возвращения. Еще с порога я слышал голос: «Писюн (так шутливо иногда он звал меня), ты знаешь, что я тебе принес?»