Сломя голову, я бежал навстречу, залезал в карман его пальто и доставал мои любимые конфеты «Мишка косолапый». Помню счастливые дни, когда он брал меня за руку, и мы шли в магазин детских игрушек, где дедушка тогда работал заместителем директора. Боже, какие замечательные игрушки были выставлены здесь для продажи, и любая из них по первому же моему желанию могла быть моей собственностью. Глаза разбегались, но, очевидно, я был скромным ребенком. Дедушка сам предлагал различные варианты и, судя по всему, по моим загоравшимся глазам он и определял предмет детского вожделения.
Нужна вставка вместо сокращенного текста.
Где-то в конце 1933 года на пороге подвала появляется стройный, среднего роста, симпатичный голубоглазый юноша в обтрепанном пальто, в накинутом на шею стареньком кашне и в ботинках от разных пар. Это был мой будущий отец Баранов Борис Иванович. Ему тогда было немногим более двадцати лет. Бабушка с первого же взгляда полюбила его и до самой смерти отца в мае 1969 года помогала и материально, и душевно в его непутевой, так трагически сложившейся жизни. В конце сентября 1934 года бабушке с дедушкой преподнесли еще один «подарок». В подвале появился я. А вместе со мной появились и претензии молодой мамы. Можно себе представить, какая «веселая» жизнь началась в подвальной квартире тогда еще молодых хозяев. Интересно, как бы я себя повел на их месте? Особенно на месте дедушки, который еще принял неродных дочерей. Я думаю, что только их сильная любовь и доброта помогли вынести все эти трудности.
МОИ РОДИТЕЛИ. ПЕРЕЕЗД В ИЛЬИНКУ. РОДСТВЕННИКИ ОТЦА
Мама с папой познакомились в клубе фабрики им. Сакко и Ванцетти (карандашной фабрики) в Москве. Папа, обладая от природы прекрасным тенором, был солистом самодеятельного хора и работал электромонтером, а кем работала на фабрике моя мама, я не знаю и никогда уже этого не узнаю, хотя предполагаю, что она была секретарем-машинисткой. В клубе она могла петь в хоре, поскольку обладала хорошим слухом (в детстве ее даже обучали игре на фортепиано) и довольно звонким голосом, но, будучи очень активной натурой, могла заниматься и какой-нибудь организаторской деятельностью. Где-то в середине пятидесятых годов в клубе старого здания Московского университета на улице Герцена ко мне подошел руководитель фортепианного класса с фамилией Бирбраер и спросил:
– Володя, скажите, пожалуйста, имя и отчество вашего отца, случайно, не Борис Иванович?
На мой утвердительный ответ он неожиданно сказал:
– В начале тридцатых годов я руководил хором, солистом которого выступал Ваш отец. Он обладал прекрасным голосом, был очень светлым и чистым юношей. И было ему тогда столько же лет, сколько сейчас вам.
И подумав, с грустью добавил:
– Как быстро мчится время!
Нужна вставка вместо сокращенного текста.
В 1938 году мама получила половину дома в поселке Ильинская Казанской железной дороги. И наделил ее этим счастьем Наркомзем (Народный Комиссариат Земледелия), где она тогда работала стенографисткой. Начался новый этап нашей почти деревенской жизни с заготовкой дров на зиму, с весенними огородными посадками, с небольшим фруктовым садом под окном. После темного и сырого подвала, где я переболел почти всеми существующими детскими болезнями, Ильинка, с ее сухим микроклиматом, с чистым, наполненным ароматом сосен и елей воздухом, с простором для детских игр и забав, должна была показаться раем. Однако я помню ощущение праздника, когда мама и папа по выходным дням брали меня с собой в гости к бабушке с дедушкой в уютный подвал у Красных Ворот, в дом, где прошло мое раннее детство.
Посещали мы и родственников отца. Чаще всего это были какие-нибудь праздники или дни рождения. Особенно я любил Пасху. Собирались обычно в Сокольниках, в небольшой комнатенке коммунальной квартиры двухэтажного деревянного дома, который, чтобы не развалился, был подперт со всех сторон деревянными столбами. В этой комнате жила моя любимая тетя Женя, старшая сестра папы. Маленького роста, с волевым профилем, несколько с горбинкой носом, она была необыкновенно энергична и добра. Ее девиз, что не люди созданы для вещей, а вещи должны служить людям, давал возможность чувствовать себя раскрепощенным во время праздничных застолий. Тетя Женя была необыкновенно музыкальна, а на фортепиано творила просто чудеса. Ее эмоциональные импровизации, ее полная самоотдача в музыке, когда она играла на своем стареньком пианино, не могли не вызывать нашего восхищения. В тридцатые годы тетя Женя работала иллюстратором немого кино, сама сочиняла музыку, часть которой была издана. Замужем она была второй раз. Позднее меня всегда удивлял разительный контраст между ее серым мужем, очень плохим педагогом-виолончелистом, Петром Васильевым (она и звала его ласково «Серенький») и умницей тетей Женей. У нее не было своих детей, но почти всю свою жизнь она посвятила детям: после войны вела хореографические кружки в различных Домах пионеров, работала концертмейстером в Московском Хоре трудовых резервов. Дети обожали ее. Я никогда не забуду, как в октябре 1958 года на панихиде по поводу безвременной кончины тети Жени от мозговой опухоли (ей было всего 49 лет) Хор трудовых резервов так искренне и с таким чувством к своему любимому педагогу исполнил лирическую и очень грустную песню «Журавли» на музыку Цинцадзе, что все, включая исполнителей, плакали... А в это время родственники ее мужа в соседней комнате делили наследство… Уже более 50 лет в День учителя (в начале октября) благодарные ученики, которым сейчас существенно за 60, собираются вместе, чтобы принести цветы на могилу тети Жени на Пятницком кладбище, выпить рюмочку водки в память о ней, попеть песни их юности.