— Джамили! — перебивает его Салмон. — Не надо засорять рассказ ерундой, но и не упускай главного! Расскажи-ка все с самого начала. Что ты делал в больнице, и почему к тебе пришел адвокат?
— Хорошо, — отвечает Джамили, — только из уважения к тебе я расскажу все с самого начала. Это было лет двадцать восемь назад. Я тогда еще был санитаром больницы в Яффо. Готовлю больных, доставляю их в операционную, а потом жду, когда с ними закончат. Если пациент жив, везу его обратно в отделение. А если отдал Богу душу, прикрепляю бирку на большой палец ноги и везу в морг, что на заднем дворе, прошу его передать привет на небеса и запираю дверь. А открываю только когда приезжает машина, чтобы забрать труп в погребальную контору.
Однажды резали какого-то старика. И кто-то ошибся, может, врач, а может, я, кто знает. Как бы там ни было, я нацепил старику бирку на палец и повез на тележке во двор. Ты ж понимаешь, из трех оперированных двое отдавали концы, и только один выживал. Дело было двадцать восемь лет назад, это потом врачи кое-чему научились, набрались опыта. И на трех оперированных теперь приходится уже двое выживших. Только один отправляется в морг.
…Так вот, может, уже по привычке я и повез старика сразу в морг. Поверь мне, не специально… Возьми кусочек брынзы, она хорошо идет с арбузом. Как тебе оливки? Я покупаю их у одного старика в Дженине. Каждый сезон три большие банки…
Итак, где мы остановились? Примерно в полдень приезжает перевозка забирать покойников. Их было где-то двое или трое. Я открываю дверь морга, включаю свет, и тут раздается: "Ой! Ой!"
Уже три года я работал в больнице, но еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь в холодильнике разговаривал, поверь мне, уж эти-то умеют молчать. Ну, подумал, что мне послышалось, может, просто кто-то разговаривает на улице. Но как только ребята из похоронки опустили носилки, чтобы взять свой товар, как снова звучит: "Ой! Ой!"… Тебе добавить немного воды в арак? Закуси огурчиком, очень вкусно…
Итак, где мы остановились? Ага, услышали "Ой! Ой!.." Водитель похоронной машины отпрыгнул назад и говорит своему помощнику: "Мертвецы заговорили! Мертвецы заговорили!" Забросили они носилки в кузов, сели в машину и понеслись, как от дьявола. Я же вошел внутрь и ищу, откуда доносится голос. И что я вижу? Лежит старик с биркой на пальце, которого я привез сюда утром, и один глаз у него открыт. Вдруг этот дед спрашивает: "Эй!.. Есть здесь кто-нибудь?"
Я подхожу к нему и осторожно спрашиваю:
— Э-э-э, да вы не умерли?
А он мне:
— Я умираю… от жажды. В горле пересохло.
— Послушайте, — говорю я ему тогда, — мне, конечно, не трудно дать вам воды, но вы ведь умерли, как же вы будете пить?
— Я умер? — удивляется он. — Но я совсем не чувствую себя мертвым.
— Это нормальное явление, — говорю я, — когда человеку отрезают ногу, потом еще год ему кажется, что она у него болит. То же самое, когда умирают: около года вам будет казаться, что вы живы, но не переживайте, постепенно это пройдет.
— Вай! Вай! — говорит старик. — А это точно, что я умер?
— На сто процентов, — отвечаю я. — Посмотрите, у вас есть и официальный документ на пальце ноги.
Покойник с трудом поднимает голову и подтверждает:
— В самом деле, там бирка. Скажите, а я не могу пожить еще немного? У меня остались кое-какие неотложные дела, потом я готов и умереть. Мне уже семьдесят пять, но, может, вы сделаете мне одолжение и снимете бирку. Может, дадите мне возможность закончить дела.
— Я думаю, — прерывает себя Джамили, — лаваш с луком уже горячий. Принести еще пива?
— Сначала закончи рассказ, — настаивает Салмон.
— Хорошо, тогда продолжим. Я говорю старику: "Послушайте, мне несложно сделать вам маленькое одолжение, но если кто-нибудь в больнице узнает, что я снял с пальца покойника бирку и отвез его обратно в отделение, то я попаду под суд, и меня уволят".
— Никто не узнает, — отвечает старик, — и вы не пожалеете: если поможете мне, я включу вас в свое завещание.
— Да на что мне ваше завещание, — говорю я, — просто дайте мне слово покойника, что никто не узнает, что я забрал вас из морга.
Он дал мне слово. Я положил его на каталку и окружным путем, чтобы никто не увидел, снова привез его в отделение. Где-то через неделю старик был уже на ногах. Перед тем, как выписаться, он мне сказал:
— Теперь ты мне как сын, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
— Пустяки, — сказал я ему, — мне доставляет большую радость делать добро людям. Только не забудьте: даже вашей жене не рассказывайте, что случилось.