— Если бы хоть один человек видел девочку в универсаме! — убежденно сказал Кроули. — Это наша единственная зацепка, Аб. Наш единственный шанс.
— Мы можем снова расспросить людей завтра. Но я сомневаюсь, достигнем ли мы чего-нибудь. Может быть, завтра нам повезет. Если ударит молния…
— Может быть, — отозвался Кроули.
Левин снова оделся в пальто и отправился домой. Он нарушил свою обычную привычку почитать немного газету, сидя на крыльце, и вместо этого сразу прошел на кухню и стал пить кофе, рассказывая Пегги о том, что ему удалось сделать за день. Она задавала ему вопросы, и он отвечал на них. Некоторые соображения жены Левин мысленно обсудил со всех сторон и отверг их. На протяжении всего вечера они время от времени несколькими словами или замечаниями касались вновь темы разговора, но это ни к чему их не привело. И все-таки оба соглашались в том, что девочке пока ничего не грозит.
Грудной ребенок плакал за стеной, когда в одиннадцать часов они легки в постель. Этот плач не давал Левину некоторое время уснуть, и его мысли вновь и вновь возвращались к обстоятельствам смерти Уолкера. Раз или два он машинально искал рукой сигарету, едва отдавая себе отчет, что он делает. Его сосредоточенность на возможной причастности матери Ами к убийству и беспокойство о безопасности девочки оказались гораздо сильнее, чем болезненная реакция на то, что он бросил курить. И теперь, когда он лежал с открытыми глазами в темноте, мысль о сигаретах даже не приходила ему в голову. Он снова и снова повторял про себя, что сказала мать, что сказала дочь и, устав от этих повторений, погрузился в глубокий сон.
Левин проснулся в холодном поту, внезапно осознав, что знает правду. Как будто она пришла во сне, или кто-то ему нашептал в ухо, пока он спал. Теперь он знал наверняка.
Она убьет ее сегодня и останется безнаказанной. Он знал, как она это сделает и когда, и что не будет никакой возможности ее разоблачить, не будет доказательств, ничего.
Хотя в темной комнате было тепло, он сел в кровати, весь дрожа, и потянулся к ночному столику за сигаретами. Он ощупал лакированную поверхность и, внезапно вспомнив, что не курит, ударил в ярости кулаком по столику. Она останется безнаказанной!
Вот если бы он мог вовремя успеть туда, он остановил бы ее. Если бы вовремя… Левин откинул в сторону одеяло и вылез из постели. Пегги что-то пробормотала во сне и еще глубже уткнулась в подушку. Он тихо собрал свою одежду и на цыпочках вышел из спальни.
Левин зажег свет в гостиной. Настенные часы, висевшие над телевизором, показывали без десяти час ночи. Может быть, еще есть время. Может быть, она все еще ждет, пока жертва уснет. Возможно, не успела подмешать в стакан воды снотворного или что-нибудь пострашнее, чтобы сделать глубокий сон окончательно беспробудным…
Он схватил телефонную книгу и разыскал номер небольшой компании по найму такси, расположенной недалеко от их дома. Левин позвонил и сказал диспетчеру, что ему срочно нужна машина, и тот ответил, что через пять минут она будет у подъезда.
Детектив быстро оделся, затем прошел на кухню, взяв карандаш и бумагу, и оставил Пегги записку: «Я должен отлучиться. Постараюсь скоро вернуться».
Автомобильный сигнал коротко прозвучал снаружи, и Левин немедленно покинул квартиру, погасив за собой свет. Когда он спускался по лестнице, он снова услышал плач ребенка у соседей. Он подумал, что плач навязчиво преследует его, и тут же забыл об этом. У него не было времени размышлять о странностях жизни, таких, как смысл детского плача или курение сигареты, или прерывистость его дыхания, возникшее от спешки, с которой он покидал дом. Он дал адрес водителю — проспект «Парк вест», откинулся на сиденье, когда машина рванулась с места. Левин несколько успокоился от быстрой езды по ночному городу.
Он заплатил четыре доллара, включая чаевые. «Если она все еще жива, то это будет чудо столетия», — подумал Левин и побежал в подъезд и дальше — через холл, к лифтам. И тут он вспомнил звук, который он принял за плач ребенка, когда покидал свою квартиру. — «Нет, это был не плач, — внезапно осознал он, — это звонил телефон. Его телефон».
В отчаянии он сильно нажал на кнопку лифта, и тот медленно стал спускаться с одиннадцатого этажа. «Да, это был не плач, а телефонный звонок!» — вновь сказал себе Левин.
Значит, она уже сделала свое дело. Он опоздал. Он опоздал уже тогда, когда садился в такси…
Лифт открылся, и он, войдя в него, поднялся на четвертый этаж. Левин мысленно даже представил, как звонил телефон, и Пегги, полусонная, взяла трубку. Как звучал голос девочки, испуганный, умоляющий, приглушенный. Да, он опоздал.