Пришлось Колюне петь на «бис». На этот раз он спел ту же самую песню, но на русском языке.
Все время, пока Колюня пел, он чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела — сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре...
В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная туча, похожая на грандиозную, вполнеба амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.
— Мама родная, что сейчас будет! — ужаснувшись, вскочила классная.— Все взяли плащи?.. Нет?.. Растяпы! Я же говорила: возьмите, обещали дождь...
Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. Братья Карамазовы растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.
Колюня не взял с собой плаща. Но у него был выстреливающий зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку — и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По зонту даже капли дождя били с почтением — до того он был красивым... Пока дождь только расходился, Колюня стоял под зонтом один. Но когда на лес и озеро обрушился косой шрапнельный ливень, Колюня подошел к Малышевой, и потеснив Коробкина, отдал ей ползонта.
Дождь угрожал затопить весь мир. Деревья, белый пар от костра, фигурки мальчишек и девчонок, съежившихся под плащами, озеро, взрытое черной оспой ливня,— все плыло и колебалось... Душа Колюни ликовала. Сыпь, дождь, лей, хоть еще сутки, хоть еще двое! Пусть будут перекрыты дороги, размыты мосты! А мы будем стоять под «Тремя слонами» и молча слушать музыку дождя!..
Валерий Коробкин сказал:
— Шел бы ты отсюда, а?
— Хочется, иди сам,— ласково улыбнулся ему Колюня.
— Тебя же сюда никто не звал!
— Мальчишки, прекратите! — взмолилась Катя. Она потянула Колюню за руку и, чуть не плача, попросила его: — Встань поближе, ты же совсем мокрый...
Колюня в ответ отдал ей зонт, а сам запрокинул голову вверх и стал ртом ловить капли дождя. Они были холодными и сладкими. Но он этому ничуть не удивился...
Колюня, Колюня...
В электричку садились уже затемно. Вагон брали штурмом. Колюня ехал в тамбуре. Случайно или нет — кому какое дело? — рядом с ним оказалась Малышева. Они сидели на своих рюкзаках всю дорогу среди чьих-то корзин, сумок, велосипедов. Коробкина во время штурма затащило в середину вагона. Он стоял и, несмотря на все попытки Светы Зарецкой завладеть его вниманием, с потерянным видом вертел головой — искал Малышеву.
— Это правда, что ты уже почти три года живешь без родителей? — Из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.
— Правда,— кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову.— А что?..
— Тяжко?
— Мне? — уточняя, ткнул он пальцем в себя.— Не жизнь, а малина...
— А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну... В гости идут — берут с собой, в отпуск едут — тоже...
— Боятся?
— Наверное.
— И правильно делают.
— В каком это смысле? — засмеялась она и занесла над ним кулак.
— В хорошем, хорошем! — поспешил заверить ее Колюня.
И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему, садовод Подмосковья.
— Гражданин? — поинтересовался Колюня из-под него.— Вам так удобно?
Садовод в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.
— Припадочный, что ли? — ругнулся садовод, но корзину с Кати все же убрал.
— Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? — спросила Катя.
Колюня достал из корзины яблоко, вытер и отдал Кате, а себе достал другое.
— Я же сказал ему, почему.
— Он не поверил. Я тоже...
— Ну и правильно сделали... Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и все.
— Ты не много потерял...
Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.
— Кислое? — не поверила она.— А мое, попробуй, сладкое.
Он осторожно откусил.
— Действительно, сладкое,— признал.
— А ты ревнивый? — вдруг спросила она.
— Я? Откуда мне знать?..
— А он ревнивый... Нельзя хорошего слова ни о ком сказать. Сразу начинает искать недостатки...
— Любишь ты о нем поговорить,— отметил Колюня.
— Ты первый, с кем я так откровенно... Серьезно, с тобой интересно разговаривать. Про тебя всякое говорят, а ты, по-моему, не хуже других, а в чем-то и лучше...
— П-продолжай...— разрешил ей Колюня.
Когда они выдавливались из тамбура на перрон, садовод сказал им вслед с упреком:
— Сопляки еще, а разговоры совсем как у взрослых. Неловко даже слушать...
Глубокое умозаключение садовода развеселило Колюню и Катю. Выбравшись из вагона, они плюхнулись на свои рюкзаки и покатились со смеху. Такими веселыми их и увидел Валерий Коробкин.
Не сказав ни слова, он подошел, подал Кате руку, оправил на ней, как на маленькой, куртку, взвалил себе на плечо ее рюкзак, и они, не дожидаясь остальных, пошли по перрону и вскоре растворились в его толчее...
Колюня рта не успел раскрыть — все произошло так быстро. Он тоже встал. Горбатый из-за рюкзака, растерянно посмотрел им вслед. Но ни обиды, ни досады он в ту минуту не испытал — уже умел довольствоваться малым. Какую глупость сделал бы он, если бы не пошел в поход! Разве можно забыть, как она смотрела на него, когда он пел: «Две звезды — это я и ты! Любовь — наш свет в ночи...»
Он тоже вскоре откололся от всех, шел вразвалочку и, точно любимые стихи, повторял в двух лицах диалог в тамбуре. И так увлекся этим, что забрел в незнакомый квартал и, блуждая среди его редких огней, долго не мог сообразить, где он и даже кто он... И весь остаток вечера был весел, возбужден, подробно рассказывал бабуле, где они были, как он отличился на заготовке дров, какой потом сыпанул дождь и так далее, и нахваливал, чего за ним раньше не водилось, бабулино поварское искусство. Под конец ужина его слегка зазнобило, но птицы золотого дня, запевшие в его душе утром, пели в нем и когда он засыпал... Ночью он проснулся от страшного землетрясения. А на самом деле его бил и сотрясал дикий озноб. Зубы выстукивали морзянку, и бабуля, когда он разбудил ее, долго не могла понять, что же с ним.
Под утро она вызвала «Скорую».
Врач послушала его легкие, нашла хрипы и сказала, что у него двустороннее воспаление легких. Зная, что иные пациенты лечь в больницу боятся больше, чем умереть, она предупредила, что вопрос о госпитализации не подлежит обсуждению.
— Никуда я не поеду,— твердо сказал Колюня.
— Хочешь, чтоб я вызвала санитаров?
— Вызывайте. А я в окно выпрыгну. Отвечать будете...
Врач разозлилась, сказала бабуле, что она ей не завидует, и, выписав, какие нужно, лекарства, ушла.
Адски болела голова. Он весь пылал от температуры свыше сорока и временами бредил, зачем-то требовал у бабули сразу два зонта. Она почти не отходила от его постели, боялась, как бы внук не сгорел от высокой температуры.