— Умрешь, что я родителям скажу? — плакала и ругала она его за то, что не поехал в больницу.
— Ты что, бабуля? — хрипел Колюня.— Я да умру?
Он действительно не боялся ни отека, ни удушья, ни даже самой смерти. Настроение у него было хорошим: редкий случай, когда в больном теле по какой-то причине жил здоровый дух...
Через три дня температура снизилась. Колюня попросил есть.
Бабуля решила приготовить пельмени и только сделала фарш и завела тесто, в квартиру кто-то позвонил. В глазок она увидела Валерия Коробкина и незнакомую ей девчонку в белом пушистом берете.
— Как он? — спросил Валерий первым делом.
— Есть попросил...
— Значит, уже не умрет,— пошутил Валерий и, пропустив впереди себя Катю, прошел к Колюне.
Бабуля добавила в тесто еще муки, чтобы угостить тех, кто пришел и кто еще придет: звонила утром Оля Самохвалова и предупредила, что после школы принесет уроки.
— Как дела? — спросил Валерий Колюню и положил на тумбочку кулек яблок сорта «Джонатан». Да неловко положил. Кулек лопнул, и желто-красные яблоки, точно хулиганы при свистке милиции, рассыпались и попадали на пол. Валерий, не дождавшись ответа, полез собирать их.
— Температура высокая? — спросила Катя.
— Нет, уже почти нормальная.
— А вид такой, словно весь горишь.
Она оглядела Колюнину келью с осторожным любопытством. Остановила свой взгляд на висевшей над дверью ритуальной маске с печально и злобно ощеренным ртом. Поежилась и спросила:
— Кто это?
— Дух мести,— пояснил Колюня.— Кажется, из Габона...
— Ешь.— Валерий собрал и положил яблоки на стол.— Тут все волшебные. Какое ни съешь, сразу выздоровеешь...
— А какое из них отравленное? — в своем стиле пошутил Колюня.
Валерий так и не сказал, какое. Он засмотрелся на футляр с трубой. Колюня понял.
— Забирай,— сказал он.— Пока я добрый...
— Можно? — оживился Валерий.— Я тебе все до копейки отдам.
— Конечно.— Колюня глянул куда-то вдаль внезапно заблестевшими глазами,— За кино же ты полностью рассчитался...
Кате не нравился их разговор.
— Нет, у тебя есть температура,— повторила она. Привстала и прохладными, мягкими, как лепестки розы, губами прикоснулась к Колюниному лбу.
Валерий к тому же месту приложил руку,
— Совершенно холодный.
— Сам ты холодный...— Она снова хотела дотянуться до Колюни, но Валерий, дернув ее за руку, не дал.
— Ты чего? — смерила она его взглядом.
— А я тебе по дороге объяснял. Или я, или... сама знаешь, кто.
Колюня лежал под одеялом не шелохнувшись. Они ссорились! Из-за него...
— Как ты разговариваешь со мной?! — возмутилась Катя.
— Не нравится? — Волевой подбородок Валерия затрясся.— Тогда я ухожу!
— Я и не звала тебя сюда, сам напросился...— сказала она вслед.
Валерий хлопнул дверью с такой силой, что дух мести сорвался с гвоздочка и упал.
— Жуть какая,— сказала Катя про маску, вешая ее на место.— А глаз не оторвешь.
— Нравится? — Колюня от нее не мог глаз оторвать. Белый берет очень шел к ее темным волосам. В нем она была вылитым олененком.— Хочешь, возьми себе на память.
— Что ты! — смутилась она.— Я сказала без всякой задней мысли.
— Ну, говорю же, возьми!..
Она поглядела в окно и сказала:
— Я пошла, ладно?
— Сядь! — скорее приказал, чем попросил он.— Что ты на праздники делаешь?
— Еще не знаю...
— С родителями будешь отмечать?
— Вряд ли...
— Давай вместе отметим. У меня есть приятель. Севка Барсуков. Он со своей девчонкой придет. Посидим, послушаем музыку...
— Валерку, я поняла, ты не позовешь?
— А ты уже соскучилась по нему?
Она ушла от прямого ответа.
— А почему ты думаешь, что я подойду вашей компании?
— Потому что ты естественная девчонка. Что думаешь, то и говоришь. Не строишь из себя, как, например, Светка. Короче, с тобой легко...— Колюня сам себе удивился. Никогда еще и ни с одной девчонкой он не разговаривал так запросто и так уверенно! Он даже в собственном голосе уловил незнакомые ему нотки...
Малышева недобро усмехнулась.
— А я-то думала, Рублев, ты еще совсем мальчик. А Валерка, выходит, прав.
— Дальше говори...
— Думала, мы можем быть с тобой друзьями...
— А что? Нет? — Только сейчас Колюня услышал хрипы. Но не в легких, в сердце.— Можем. Но без него, понимаешь?
— За счет Валерки — никогда. Я его люблю. Слышал это?!
Она встала, бросила духа мести и пошла к дверям.
— Постой! — с прерывистым, как у ребенка после долгого плача, всхлипом крикнул Колюня. В дурацком положении был он — раздетым ни встать, ни догнать ее, ни загородить дорогу.— Постой, говорю! Возьми трубу и отдай ему...
— Пусть сам придет и возьмет.
— Он сюда больше никогда не придет! И я не понесу ему...
Она постояла у дверей, кусая губы. Потом взяла трубу и тихо сказала:
— Выздоравливай. До свидания.
— Чао! — выбросил он голую руку из-под одеяла.
Бабуля вкатила стол-тележку с блюдом пельменей, источавших вкусный курчавый пар. Среди них был «счастливый». И уж она бы сделала так, чтобы он достался внуку. А теперь и стараться не надо: товарищи, она проглядела, ушли. Все счастье одному ему...
Колюня, укрывшись с головой, лежал под одеялом молча и неподвижно, прямой, как покойник.
— С маслом или уксусом будешь? — спросила она.
— Ни с чем не буду,— глухо ответило одеяло.
— Опять не угодила,— проворчала бабуля.— Чего же тебе хочется?
— Умереть.
— Чего?!
— Не трогай мгня! Я сплю.
— Оля придет. Что ей сказать?
— Что она мне надоела...
Опя Самохвалова оказалась легкой на помине. Сказала, что очень спешит («В универсаме выбросили гречку. Вам не надо?»), оставила для Колюни уроки и записку. В записке она сообщала, что за дежурство в классе санитарный пост школы поставил ему «отлично» и что его, теперь уже совершенно точно, пошлют на олимпиаду... А что она видела Катю Малышеву, выбегавшую из подъезда с футляром под мышкой, это она оставила при себе...
«И тайно, и злобно оружия ищет рука!»
Ночью опять поднялась температура. В ушах гулко шумела горячая кровь. Из глаз в темноту уплывали, сцепившись, красные, синие, зеленые кольца. Во рту было сухо и жарко.
— Бабуля...— Еле удалось отодрать язык от раскаленных зубов.— Бабуля!..
— Кричать зачем? Я здесь...
— Посмотри, что у меня под тахтой лежит. Загорелся свет. Бабуля, вся седая, в белой ночной рубашке похожая на привидение, осенила себя крестом и кряхтя полезла под тахту. Достала оттуда и поднесла к его глазам желто-красное яблоко.
— И больше ничего.
— Не ешь его! Оно отравленное.
— Будет глупости болтать,— осерчала она.— Спи.
На его лоб легло мокрое полотенце.
Свет погас. Полотенце впитывало в себя все ночные кошмары. Разноцветные кольца стали распадаться на светящиеся тачки, вот и вовсе исчезли...
Днем приходила врач. Послушала его и сказала, что ничего не понимает.
— Легкие и сердце у тебя уже в порядке. А состояние, сама вижу, тяжелое...
«А чего тут понимать?» — лежал и про себя думал Колюня, пока врач измеряла его давление. Такое состояние из-за плохого настроения. И за него он должен благодарить своих одноклассников — Коробкина и Малышеву. Называется, навестили...
— Если не хочешь иметь осложнений, раньше времени не вставай...
Раньше времени? Да лучше бы вообще никогда не вставать! Лежать, лежать, не есть, не пить, остановить дыхание — и до скорой встречи на том свете!..
Обида, горечь, возмущение лихорадили кровь, туманили голову Колюни.
Что оставалось ему делать после того, как Малышева сказала, что любит другого? На что еще было надеяться? На чье плечо опереться?
День-два он ждал: она позвонит и скажет, что погорячилась. И это было бы самым сильным утешением для него! Но — не дождался! И тогда он, пристроив телефон на груди, сам стал названивать ей. Но едва она брала трубку, бросал свою! Таким отчаянным способом он хотел — не говоря — сказать ей: