— Силу воли вырабатываю,— усмехнулся он.
— Скажи, это ты в каникулы звонил и бросал трубку?
— А то кто же...
— Ты пугал, что нашу машину угоняют?
— Сдаюсь,— поднял он свободную руку.
— А на Восьмое марта открытку без подписи ты прислал?
— Я-то старался, левой рукой писал.
— А я сразу догадалась... помнишь, что написал?
— Не-а...— чуть качнул он головой.
— А я помню! «В тебя я был немножечко влюблен. Я опоздал лишь на один осенний день. И не пройти к тебе всего один квартал... Я просто рад, что ты живешь на свете!»
— Набор слов...
— Неправда! — недовольно отвернулась она в сторону.— Я в тот день вся обревелась... И с Валеркой за то, что он порвал открытку, целую неделю не разговаривала...
— Зачем вообще показывала?
— А мы с ним с самого начала договорились ничего друг от друга не скрывать,— призналась она с опущенной головой.
— Что мы сегодня встретились, тоже не скроешь?
— Подумаю,— мельком поглядела она на него.— Мне кажется, он боится правды и не доверяет мне. Уже предупредил: если я когда-нибудь изменю ему, то чтобы он про это никогда не узнал.— Она сощурилась, и глаза у нее стали узкими и длинными.— Но этого он не дождется. Я сначала скажу ему, что изменила, и посмотрю, как он поведет себя, и тогда, может, на самом деле изменю...
— Что вы как маленькие? — скривился Колюня.
— Да мне не нравится, что мы с ним все время одни, одни... Даже когда в школе...
— На его месте я бы, наверное, тоже никого не подпускал.
— Вот и он, когда мы с ним по телевизору смотрели бой оленей, доказывал мне: третий — всегда лишний. Закон природы.— Она сняла с его джинсовой куртки приставшую белую нитку.— Но мы же не олени, люди...
— Это ты мне говоришь?
— Какая я эгоистка!..— вдруг осознала она.— Хотела узнать, как живешь ты, а говорю только про себя и Валерку... Ну, как ты?
— Я же сказал: вырабатываю силу воли.
— По-моему, она у тебя уже есть.— Начала наматывать белую нитку на палец, дошла до буквы «В» и бросила.
Колюне показалось, что на них кто-то смотрит. Оглянулся — никого.
— Значит, на выпускной не придешь? — повторила она вопрос.
— Я и на свеем-то, наверное, не смогу быть. Меня родители к себе забирают...
Не веря, она покрутила головой и спросила:
— Почему сразу не сказал об этом?
— Повода не было… И я еще не решил, поеду или нет...
— Слушай! — вся встрепенулась она.— Мы договорились перед экзаменами сходить всем классом на то же самое место, где озеро. Идем с нами! Всего на один день, а?..
— Есть примета: на старое место нельзя возвращаться. Будет несчастье…— Он провел рукой по затылку. Было ощущение, что кто-то навел на него увеличительное стекло.
— А мне так хочется, чтобы все повторилось,..— размечталась она,— И чтобы мы сидели у костра и чтобы дождь потом пошел… И еще я хочу послушать твою песню...
— Это была не моя песня. Руссоса.
— Все равно чья. Мелодию я помню...— Она напела начало песни.— А слова забыла...
— А это откуда, помнишь? — Он потянул за цепочку и показал ей латунный талисман.
— Нет,— извиняясь, улыбнулась она.
— У тебя телефон все тот же?
— Да!
— Я пошел,— поднял он руку.
— Я еще хочу спросить тебя...
— Знаешь, по-моему, на нас кто-то смотрит и сильно-сильно нервничает...
— Выдумываешь...— Она даже не оглянулась.— Мы еще увидимся?
— Скорее всего нет.
— Писать оттуда будешь?
— Не буду...
Она приподнялась на носочки и поцеловала его. Хотела, как сестра брата, в щеку, но Колюня не понял, испугался ее движения, отбросил голову назад, и получилось смешно: поцеловала его в подбородок.
— Позвони мне, ладно? — сказала она, повернулась и пошла прочь.
И он пошел, радостно размахивая двумя тяжелыми банками. От одного чересчур сильного взмаха его приподняло над бетонной дорожкой, и дальше он уже не шел; а низко летел над землей и улыбался, как улыбается во сне исцеленный от тяжелого недуга. В грудь приятно толкал латунный талисман...
Он и в квартиру не вошел, а влетел. Увидел на полу осколки битого стекла и камень. Пока ходил за помидорами, кто-то устроил в его комнате вентиляцию... Но возмущаться и тем более искать виновника не стал: сам когда-то совершал подобные подвиги. Снял со стены гитару, вытер с нее пыль, настроил. Потом набрал номер ее телефона и, когда она взяла трубку, спросил:
— У тебя есть чем записать? Я продиктую слова той песни и, если хочешь, спою...
— Ты так решил отделаться от меня? — засмеялась она.— Ладно, я записываю!..
Он продиктовал слова, потом повесил трубку на гвоздик и сел около нее с гитарой. Чтобы ей лучше было слышно, взял высоко, почти как Руссос, но скоро понял, что сорвется.
— Возьму ниже, ладно? — сказал он в трубку, и в этот момент через разбитое окно до него донесся ор.
Такой громкий и дикий, что на том конце провода его услышала Малышева и спросила:
— Кого там у вас режут?
— Сейчас узнаю,— пообещал он и вышел на лоджию.
Около дома, задрав головы к небу, стояли три пацана самого зловредного возраста, восьми-девяти лет, и, испуская омерзительных «петухов», пародировали его, Колюни, пение. Он по-хорошему попросил их замолчать. Пацаны, выставляясь друг перед другом, заорали еще сильнее. Тогда Колюня сорвал с банки крышку, обстрелял пародистов помидорами, одному угодив прямо в рот. И после этого вернулся к телефону-микрофону.
Допел песню. Потом пристроил около трубки колонку проигрывателя и поставил Шаляпина. А сам закурил. «Какой ты, оказывается, взрослый...— сказала она, послушав Шаляпина.— И еще я поняла: ты очень гордый...» И тут раздался резкий звонок в квартиру. «Подожди секунду! — взмолился он.— Я открою дверь и перезвоню...»
На лестничной площадке стояли три до предела возмущенные мамы, позади них — заплаканные пародисты, как кровью, перепачканные кумачовой слизью расквашенных помидоров.
— Посмотри, что ты с ними сделал?! — накинулись на него мамы.— За что?!
Почти в то же самое время кто-то позвонил в квартиру Малышевых. Катя открыла дверь. На пороге, покачиваясь от горя, стоял Валерий. Все лицо у него было залито слезами.
— Что с тобой?!
— Я видел тебя с ним... как на ладошке...
— Выследил... Войди же.— Она закрыла за ним дверь. Платочком промокнула слезы.— Вот не думала, что ты можешь, как девчонка... Ну прости меня. Я сама не знаю, что нашло на меня. Наверное, весна виновата...
Валерий заплакал еще сильнее.
— Да успокойся ты!— стала она его трясти за плечи.— Я совсем, понимаешь, ни капельки ему не нужна. У него все прошло. Честно, честно! Он сам мне об этом сказал...
...Кое-как отбившись от мамаш, Колюня бросился к телефону. Ему смерть как хотелось узнать, почему она считает его гордым человеком. Сам-то о себе он думал иначе... Набирая номер телефона, крутил диск с такой силой, что аппарат, словно заводная игрушка, ездил по столу.
— Наверное, это он!..— вздрогнула Катя, услышав звонки. Схватила за руку Валерия и подтащила к телефону.— Если это он... скажи, что меня нет дома… нет, чтобы он больше не звонил сюда!..
Валерий вырвал руку и отвернулся в сторону.
— Сама скажи, что хочешь.
Она сняла трубку и осторожно поднесла ее к уху.
— Алло! Катя! — надрывался Колюня.— Катя!!!
Она тихо положила трубку на рычаг. И он понял, что на том конце провода с ним не хотят разговаривать. Там все прошло. Или вообще ничего не было. Он взял телефонную книжку, густо-густо зачеркнул номер ее телефона. Но имя — оставил.
Колюня, Колюня!!!
Что будет с нашим героем дальше? Не знаю. Поживем — увидим. А сейчас простимся с ним и со всеми, кто вольно или невольно сделал тот год его жизни трудным, неудачным, но, может быть, самым значительным из всех, что он прожил и еще проживет на белом свете...
Журнал "Юность" №1 за 1983 год
Рисунки М. Лисогорского.