– Вашей Ентл пристало бы породниться с Монтефиоре, - говорили кантору реб Эле его знакомые.
– Драгоценным сосудом, бриллиантовым ожерельем наградил вас бог, говорили другие. - Тот, кто будет сватать вашу дочь, отдаст за нее все свое состояние. Но с такой женой он вмиг снова разбогатеет.
И в один прекрасный день бог действительно вспомнил реб Эле, как и предсказывали жители Мазеповки. Когда здесь начали строить казармы, появился на горизонте господин Пфеферкранц, богатый вдовец, подрядчик, руководивший работами. Прогуливаясь однажды в субботний полдень по Бердичевской улице и разглядывая местных девиц, он увидел Ентл и, ни минуты не раздумывая, послал сватов к ее отцу.
Кантор страшно возмутился:
– Отдать свою дочь за этого бритого "немца"[1] в кургузом пиджачке, невесть откуда свалившегося на нашу голову? Что скажут люди?
Но сваты были так настойчивы и велеречивы, а дары господина Пфеферкранца так щедры и обильны, что в конце концов реб Эле дал себя уговорить. Но прежде, чем сказать что-нибудь определенное, он просил досконально выяснить, не женат ли уже, упаси господи, этот жених, ибо "немцы" - такой народ, что с ними всякое случается...
Надо вам сказать, что жители Мазеповки - стреляные воробьи, их на мякине не проведешь, они любят во всем разобраться. Таков и наш кантор реб Эле, который считает, что надо семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И он не поленился и собственноручно написал письмо своему знакомому, резнику Хмельницкой общины, а этот резник сразу же ответил: нам доподлинно известно, что высокочтимый господин подрядчик Жак Пфеферкранц вдов, нет у него супруги. Это ясно, как божий день.
Если так, решили в Мазеповке, значит, все в порядке, такова воля божья. Красавица Ентл, дочь кантора реб Эле, стала женой подрядчика из Хмельницка.
Мазеповские обыватели, узнав, какое счастье привалило бедному кантору, очень ему завидовали, но виду не показывали, были по своему обыкновению приветливы, любезны, шутили, острили, поздравляли родителей и невесту. И покинула Ентл отчий дом и тотчас перестала быть Ентл: в богатом и шумном Хмельницке она превратилась в Наталью.
4
Но не думайте, что это превращение далось ей легко и просто. Много сил и трудов пришлось потратить Жаку, чтобы она стала не просто Натальей, а именно той Натальей, какая приличествует дому Пфеферкранца. С тяжелым сердцем расставалась она с париком, прикрывавшим лоб, с женским молитвенником, с субботними свечами и со многим, многим другим, что с детства в глазах набожной Ентл было свято и непреложно. Очень трудно было ей ломать свои привычки, обычаи и перевоплощаться из скромной еврейской девушки в богатую светскую даму. Но горше всего обстояло дело с языком. Ох, какая это была пытка! Жак твердил, что ее простонародная речь омерзительна, вызывает отвращение и вообще ему непонятна.
– Говори по-немецки или по-русски! - кричал Жак, хотя не знал ни того, ни другого. - На одном из этих человеческих языков, а не на шепелявом языке извозчиков, базарных торговок и всякой голь-шмоли!
Могу сообщить вам по секрету, дорогие читатели, что было время, когда Жак (тогда он еще был Яковом и служил приказчиком) бегло говаривал на чистом еврейском языке, читал и писал на нем, как самый простой смертный. Однако с тех пор, как Яков превратился в Жака, он повернулся спиной к родному языку, возненавидел его, стал бегать от него, как от черта... Он утверждал, что начисто позабыл его, и пришлось Наталье учиться говорить, как учатся говорить грудные дети. Ну, а как вы думаете, легко в двадцать лет ломать свой язык? Но если Жак приказал, кто может ему перечить? Все всегда было так, как хотелось Жаку.
Он обучал ее и многим другим очень полезным вещам: бpeнчать на фортепьяно, важно, с независимым видом расхаживать по улицам, непринужденно сидеть в театре, вести легкий светский разговор, и все это ради ее красоты. Он дрессировал ее, как опытный наездник своего коня.
Особенно трудно было учиться играть на фортепьяно. Это занятие было для Натальи хуже смерти, три года подряд в дом приходил учитель музыки, и она зубрила гаммы, этюды, упражнения и прочую музыкальную премудрость. Но удивительное дело! - когда за фортепьяно садился учитель, инструмент издавал приятные звуки, лились мелодии, ласкали слух аккорды. В присутствии учителя и ей удавалось с грехом пополам извлекать из фортепьяно музыкальные звуки. Но стоило ей остаться одной, как инструмент начинал вопить диким голосом - хоть удирай или затыкай уши. Казалось, что одновременно мяукают сто кошек... Три года без устали - и без какого-либо результата! - прилежно, изо дня в день ломала Наталья свои пальцы за фортепьяно. Господин Жак, человек не первой молодости, был своеволен вспыльчив, упрям, как бык, и к своей супруге относился не слишком почтительно. Наталья все терпеливо сносила. Ведь господин Жак был ее хозяином. Он уплатил за нее сполна, дал хорошую цену. Она была для него красивой, дорогой и приятной вещью.