— «Волк, ты меня слышишь? — завопил Пират. — Принеси мне ракету!» — Это была боевая ракета, которая, медленно падая, должна была ослеплять в ночи своим синим блеском. — «Что тут гадать, либо мы его окружаем, ползя в защитных костюмах, либо идем в открытое наступление, у меня уже руки чешутся!» — произнес Пират и запалил ракету, которая со свистом взвилась в воздух так высоко, что все думали, она уже не взорвется. Едва показавшись, синяя звезда начала падать, словно повиснув на парашюте, она осветила лес, сияя меж зарослей и тропинок подобно огням в ночном клубе. Но это рентгеновское просвечивание длилось недолго: неожиданно грянул почти сразу прекратившийся ливень, и все погасло. Фургон уже ехал по лесу с включенным гироскопическим фонарем, выхватывая из темноты все закоулки; жабы прыгали врассыпную, под колеса попадали сони и барсуки, ослепленный ёж метнулся куда-то прочь. Всех, кого могли унести, они добивали, позади фургона тянулась сеть, счищавшая все подчистую вплоть до камней, с хищников сдирали шкуры, раздавленные моллюски и лягушки годились в суп. Пират притормозил на опушке у озера, поставив машину так, чтобы фонарь освещал всю темно-синюю гладь в мелкой ряби, он подозревал, что ребенок затаился в воде, сдерживает дыхание и вскоре вынырнет, отчаянно колотя и разбрызгивая воду, хватая ртом воздух, но показались лишь выпрыгивавшие в разные стороны серебристые рыбки. Петрушка подошел к самой воде: казалось, луч света, идя по поверхности, освещает и дно, где лежат вперемешку отяжелевшие трупы и обглоданные скелеты, среди пира гниющей плоти саркастически поблескивали полированные кости, озеро и его обитатели требовали свежего тела. Пират снял фонарь с крыши грузовика и понес в руке, другой рукой он сжимал дубину, которой рушил все на своем пути. «Хватит прятаться, выходи! — взревел Пират. — Мы тебя пощадим!» Но этому неистовству отвечала лишь муть из ракушечной пыли, роившаяся в лучах света. Трое мужчин позади принялись натягивать между деревьев острую, словно лезвие, стальную проволоку на уровне детской шеи. Пират знал лес наизусть, но от ярости крутился юлой на месте. А ночь со временем истрачивалась; чем больше он ее проклинал, тем быстрее она отступала, завершая облаву. Они пересчитали, что лежало у них в сетях, и повытряхивали мешки: оттуда сыпались лишь консервные банки и недодавленные зверушки. «Помогите мне набить один из мешков глиной и листьями! — приказал Пират. — По форме и весу все это должно походить на лишившегося чувств пойманного мальца, давайте, потом я завяжу бечевкой». В лесу тем временем уже брезжил рассвет. — «Ебучий лес! — воскликнул Пират, пока остальные занимались своей скульптурой. — Раз ты мне противишься, я тебя подожгу!» Он запалил два факела и швырнул их в разные стороны, где были густые заросли.
Пират бросил неподвижный мешок к ногам Луны: «Он твой! Бери, он твой! А мы поглядим. Правда, ты сам ничего не увидишь. Ты сохранил его повязочку с номером? Я ж тебя знаю, ты все это собираешь. А черный тебе идет. Так ты даже красивее, чем обычно. Я так и сказал Перу, наряд этот тебе пойдет, забирай, дарю! Я решил, будем тебя сегодня чествовать, будем славить твою верность, твою бессонницу, твой выносливый рот, побалуем его хорошенько, попотчуем тебя. Парнишка твой сейчас без чувств, можно даже сказать, что мешок просто набили глиной да листьями, но ты не волнуйся, он очухается, просто смотри на него, твой взгляд его укрепит и он очнется, он вымотался в своей ловушке, долго сопротивлялся, так что я должен был ему влепить как следует, но он проснется, разбуди его, всыпь хорошенько, дарю тебе еще хлыст, отметель его в наказание, пройдись ему по хребту и по заду, но прежде завяжи себе глаза, ты наверняка не забыл переложить повязку из вонючей своей одежки в карман прекрасного свадебного костюма, верно? Луна, отвечай!» — Голос Пирата стал назойливым, он смотрел на Луну так, словно старался его загипнотизировать, казалось, он сам вытаскивает повязку из кармана на расстоянии, не прикасаясь к костюму. — «Хочу, чтобы ты кое-что попробовал, посмотрим, угадаешь ли ты, это игра, в которой будут и призы, и штрафы». Пират дал Луне кнут и, пока Малютка, согласно полученному распоряжению, высвобождал из мешка одного из взрослых, разорвал веревку на мешке с поддельной ношей и толкнул глиняную массу на пол, чтобы перед мысленным взором Луны, стоявшего с завязанными глазами, возник образ исчезнувшего ребенка. Перо обмазал парня свежей грязью, которую они притащили с собою в бадье, и обсыпал дубовыми листьями, тут ему снова показалось, что он мастерит какой-то наряд, и он прошептал парню на ухо: «Эту одежду мы принесли из леса. Она послужит тебе броней, когда станут щекотать хлыстом!» Луна по-прежнему стоял, подняв голову, которая шла кругом от доносившихся отовсюду непонятных звуков, руки повисли вдоль тела, кнут был тяжелым, Пират привязал его к ладони ремнями, превратив как будто в нарост, в сросшийся с телом кусок арматуры, доходивший почти до плеч, душа покинула тело, он уже не чувствовал никакой боли, кроме той, что причинял ему хлыст, она распространялась теперь по всему телу, приканчивая его; стегать он будет не ребенка, не того самого, своего ребенка, но давящее его чудовище, с которым нужно вступить в бой, чтобы не задохнуться. Пират потихоньку толкал перепачканного дрожащего ребенка к Луне, он взял его левую руку, чтобы тот провел по напрягшейся заднице, вымазанной в глине, и вдоль спины к голове. Луна никогда не прикасался к спине ребенка, но сразу же узнал этот легкий озноб. Он сказал себе, что с каждым ударом будет понемногу воссоединяться с ребенком, так в не сдвигаемой с места скале кроется родник, воды которого извечно стремятся к земле, он начал понемногу приходить в себя. Пират считал удары: с ребенком, лежащем на плахе, творилось невообразимое, он сгибался и выгибался, извивался, пыжился, вытягивался в струну, походил то на угольник, то на волну, казалось, от плоти летят ошметки в том месте, где прошелся кнут, оставив очередной синий след, на пятидесятом ударе ребенок потерял сознание, после сотого он испустил дух, душа у Луны ушла в пятки. «Остановись! — прокричал Пират. — Он отключился, но сейчас ты его осчастливишь, как ты умеешь делать, ведь правда? Подои его!» Пират отвязал хлыст от руки, которая, казалось, уже оторвана, проверил, как двигается кисть второй руки и вложил в нее хуй мертвого парня. «Давай, подрочи ему!» — приказал Пират. Пока Луна пытался доить покойника, Пират дрочил рядом, подставив стакан, он смотрел, как сотрясается тело, чтобы кончить в нужный момент. В руку Луны вытекло семя, но обман продолжался, ладонь жгло. «Хочешь попробовать, а? — спросил Пират. — Но ты подожди, не облизывай, сейчас поднажмем вместе, чтобы вышли последние капельки, они самые вкусные». Пират раздвинул Луне челюсти и влил меж ними трухню из стакана, Луна сразу же выплюнул. «Что, подсунули тебе не тот товар? — осклабившись, спросил Пират. — Мерзавцы тебя разыграли, да? Мерзавцы у нас — люди воспитанные, тебе все возместят. Что ж, дадим тебе самое лакомое». Пират склонился над мертвым телом, лежащим в грязной кровавой жиже, отхватил тесаком член и рассек мошонку, чтобы вытащить яйца. Взяв маленький член, будто редкий плод, двумя пальцами и поднеся поближе к глазам, он принялся осторожно счищать с него кожу, затем ухватил Луну покрепче за волосы, чтобы тот раскрыл рот и одним махом заглотил скользкого окровавленного угря. Затем взял в руки два увитых жилками белых шарика: «Вот твоя награда! — воскликнул Пират. — Это тебе за твою бдительность и высочайшую сноровку при ловле!» Он сделал широкий надрез в шее трупа и пихнул Луну туда носом. В этот миг душа Луны на мгновение шевельнулась, и он с ужасом осознал, что, должно быть, судьба к нему благосклонна, раз он уткнулся в тело № 2, оставшись живым в своем траурном одеянии, которое он видел, как шьют, не зная, для чего оно предназначено, но в то же время судьба эта безжалостна, поскольку разверстая шея, откуда текло наказующее смрадное месиво, заменила мальчишеский хуй, который он так любил.