— Здравствуй! Вижу, ты проголодался, мне знакомо, что это такое, узнаю по признакам на лице, особенно, когда из-за гордости хочется это скрыть, я много раз рассматривал черты голодного человека в зеркале, чтобы научиться ими пользоваться и просить милостыню, я — артист, иначе говоря, — мим, а ты чем занимаешься? Расскажи немного о себе, но прежде давай я тебя накормлю, извини, что не стану есть вместе с тобой, я уже подкрепился в харчевне, где снял угол, ты разделишь еду с медведем, сегодня воскресенье, по воскресеньям у него право полакомиться чем-то еще, кроме опарышей с льнянкой или пюре из крыс, которых я мастерски умею ловить, и не стоит воротить нос от миски, я часто ее мою, а медведь у меня обходительный, так что бояться тебе нечего… Видишь мою шляпу? Медведь тоже ее носит, когда участвует в номере, и никаких средств от блох нам не требуется, поскольку голова у меня бритая…» Человек хлопнул резинками, державшими крышку на котелке, Давая Микки вдохнуть аромат пайка, которым обходительный зверь был готов поделиться. Быть может, Микки был не такой уж голодный, поскольку он скорчил гримасу. «Говорю ж тебе, это вкусно, — сказал Украдка, — клянусь, это не крысятина!» — «А что же?» — спросил Микки. «Сказал же, что вкусно, чего тебе еще нужно!» — отрезал человек. И нагнул медведю голову, чтобы он тоже попробовал. Этот спектакль забавлял человека, он так его очаровывал, что можно было подумать, будто цыган бродит по дороге с медведем с единственной тайной и непреклонной целью: смотреть, как склоняются над тухлятиной голодный юноша с нежным ртом и медвежья морда с кольцом от цепи, вся перемазанная омерзительными слюнями, от которых исходит отдающая мускусом вонь. «Ну что, теперь, когда ты подкрепился, расскажи, чем занимаешься или чем хочешь заняться?» — спросил Украдка. «Собираюсь стать инфантеро», — ответил Микки. — «Что за странная мысль! А с чего бы это?» — продолжил цыган. «Такая уж у меня страсть!» — парировал Микки, мысли которого вроде бы прояснились, но после внезапного насыщения стали блуждать во сне, устремляясь то к поросшему шерстью брюху животного, то к толстой руке цыгана, принявшегося его как-то странно поглаживать. «Это страсть, — повторил Микки, — которую я испытываю с самого детства». — «Что ж, расскажи мне о ней», — попросил Украдка, привлекая его к своей груди. И Микки дремал, чуть смежая веки, с приоткрытым ртом, откуда исходили довольно-таки сложные длинные фразы. «Я вижу их с самого детства, — продолжал Микки. — Я вижу их с тех пор, как сам был ребенком. И с тех пор, как я стал собой, они не обращают на меня внимания. Я повсюду их вижу, даже тогда, когда их нет, когда я сплю, с чего же мне прогонять их теперь? Они заполняют все мои сны. Я повсюду вижу детей, они всегда рядом, они прыгают на меня откуда-то сверху, падают с крыш и с неба, пытаясь меня поразить, уложить на месте; когда идет снег, то это хлопьями осыпаются дети, царапая порой мне щеки; когда раздается гром, то это они вздыхают; когда идет дождь, то это они поливают меня мочой и слезами. Они столь же бесчисленны, как и тля, и прекраснее, нежели светлячки, они летают по воздуху, порхают перед моими глазами, умоляя взяться за меч. У меня еще нет всамделишного, мой меч из картона, но однажды у меня появится настоящий и я проткну их насквозь взаправду. А пока я учусь делать выпады, тренируюсь с куском картона, любая серая тряпка в моих руках становится розовым или фиолетовым плащом, который я кидаю в лицо ребенку, радостно пританцовывая рядом, и мне наплевать, что это всего лишь ветер, он все время противится, стоит мне завидеть хоть какую рубашку — и это снова ребенок, и я свертываю газету, чтобы нанести удар, быть может, я всего лишь ударяю по стулу, но в этот момент я знаю, что у стула есть сердце, которое бьется. Когда-нибудь я сделаю манекен, который стану всюду таскать с собой, а пока начну искать псов, котов, кур, всякую домашнюю птицу, которых буду одевать, чтобы они хоть как-то походили на детей, или просто буду называть их детскими именами, пусть они пыжатся и расправляют крылышки, пусть пес или кот от меня удерут, тогда я смогу погнаться за ними, поймать и как следует наказать. На самом деле я уже давно стал инфантеро, каждое мгновение жизни я — инфантеро — когда хожу, когда ем, когда открываю дверь, в тишине…» Микки проснулся, он лежал на подстилке из папоротника. Медвежий вожак ему не пригрезился — Микки в самом деле был сыт, цыган ушел, оставив у него под рукой на груди записку с каракулями: «Ты двинутый на всю голову! Что-то в тебе есть такое. Искра какая-то. Ведь так говорят о тех инфантеро, у которых особый дар? Ты и правда станешь одним из них! Быть может, станешь даже великим… В твой левый карман я положил клок шерсти от моего медведя, храни ее, она принесет удачу! Твой друг Украдка».