Радиатор ждал в тени витого пробкового дуба и теперь сделал шаг в сторону, чтобы его стало видно под единственным на площади фонарем, который не разгрохали Забияки. Он ждал Микки, довольный собой, дрожащий, измучавшийся и разозленный, облизывал разбитую вздувшуюся губу, голова горела; прикрыв один глаз, он понял, что второй видит лишь нечеткое фиолетовое пятно: от удара веки разбухли и глаз заплыл; от рубашки остались одни лохмотья, в паху щемило от боли; отмудохали его знатно, все ребра пересчитали, однако он кое-что прятал у себя за спиной, рука его судорожно сжимала этот предмет с такой силой, что теперь будто бы одеревенела, он испытывал счастье, к нему подкрадывался легкий ветерок, чтобы стащить полученную в бою добычу, но он даже не замечал. Увидев окровавленное лицо и разорванную одежду брата, Микки отпрянул. «Он у меня! Он у меня!» — повторял Радиатор, таращась уцелевшим глазом. — «Что у тебя? Глаз выбили?» — «Нет, Микки, я его достал!» — «Да что ты там такое достал?! — выходя из себя, вопил Микки. — Тебя всего изуродовали, понимаешь ты или нет?! Тебе что, мозги вышибли?!» — «Я достал тебе кладенец, придурок ты эдакий! — выпалил Радиатор, смеясь от радости, медленно вытягивая руку с зажатым в нею орудием. — Тот, из проволоки, теперь можно выкинуть!» Увидев меч, Микки позабыл о голоде, об усталости, о том, кто он такой. Казалось, он сейчас рухнет наземь, ан нет, он взмыл в облака, потерял всякий вес, рука его обхватила увесистую рукоять и будто слилась с нею, измученная долгими мучительными поисками. Микки шел, задрав голову в ничтожном шлеме, глядел на звезды, стремясь выполнить долг, о котором ничего не ведал. Он устремился к вереницам машин, вновь ускользнув от брата и так его и не поблагодарив.
Выбрав грузовик, в котором было потише, Микки приподнял мечом брезент. Во время транспортировки детей связывали, надев удила, крепившиеся на затылке к металлическому ошейнику, во рту был кляп из тряпок, сухой травы или бумажных обрезков, что не мешало им при этом урчать и фыркать, от резких толчков они падали друг на друга и ударялись о стенки кузова; когда машина останавливалась, они затихали, проваливаясь в недолгий сон, или же пользовались моментом, когда движок замирал, чтобы стучать и грохотать по железу ногами, выпутавшимися из веревок, надеясь, что их кто-нибудь услышит и смилостивится, но у большинства водил с правами все было в порядке, и не существовало такого закона, который бы предписывал освобождать пойманных детей, не получив своей подати с их плоти и крови. Микки направился к кузову, откуда не доносилось ни звука, он рассчитывал застать детей спящими, чтобы дело пошло проворнее. Под брезентом был крепившийся к корпусу металлический каркас из прутьев, за откинутым пологом зияла тьма, откуда страшно воняло сеном, мочой, гноем из глаз, загаженными лохмотьями, всеми ночными кошмарами. Микки откинул брезент еще больше: тьма, хоть глаз выколи; он подумал, что ему, как всегда, не повезло и он выбрал пустой грузовик; он уже собирался опустить брезент, как вдруг различил чье-то сбивчивое дыхание, кто-то вздохнул, довольно громко, поскольку с того момента, как меч начал шарить, отыскивая в брезенте петлю, чтобы зацепиться, этот кто-то совсем затаился и перестал дышать; Микки склонился во тьме: рядом мерцало что-то белое и живое, оно прерывисто моргало в такт своему дыханию, на мгновение всю сцену озарила зеленая вспышка, позади существа, в противоположной стороне кузова кто-то царапался, возился, время от времени слышался сдавленный стон. Но существо перед Микки снова затихло и перестало дышать. Оно неотрывно глядело на Микки, различившего пряди гривы еще более черной, нежели тьма, в которой это существо замерло без движения. Микки сгреб в сторону ткань, откинул мечом легко подавшийся затвор; существо, Разгоняя насекомых, выпрямило ножки и потерлось о железяку. Микки увидел лицо ребенка: первым, что бросилось в глаза, было белое тусклое пятнышко, на темном фоне оно выделялось даже сильнее, нежели мерцающий взгляд, это была отметина на лбу, нарисованная как будто мелом звезда с расходящимися лучами. Микки убрал меч за пояс и, схватив за ноги, притянул ребенка к себе. Кляпа во рту у него не было, однако ребенок молчал. Микки взял его на руки и отнес к мопеду, там амортизационным шнуром привязал к себе спереди, чтобы ребенок уж точно никуда от него не делся, обмотал его и себя еще раз веревкой. Он мчал его туда, где не будет вообще ни души, чтобы опробовать новый меч, подальше от эспланады, подальше от Забияк, чтобы был только он и ребенок. Луна освещала окрестности пурпурным светом. Путь был не долгим; когда Микки принялся ребенка отвязывать, белое тельце повалилось к его ногам бездыханное, сражаться с ним было уже невозможно, жизнь из него только что выпорхнула.