Микки был в бешенстве, он смерчем пронесся по эспланаде в поисках Радиатора, затем метнулся к гостинице, где ночевал Руди. Было уже очень поздно. Он остановился возле отеля, но сойти с мопеда не пожелал: он будет ждать здесь столько, сколько потребуется, спать он не собирался, пихнул Радиатора в бок, чтобы тот слез с мопеда. Радиатор устроился рядом на мостовой, словно собака. Стало потихоньку светать. Появлялись служащие отеля, приехавшие на раннем поезде. Один из них принес булочки, круассаны, бриоши в плетеной корзине, но даже это не могло отвлечь Микки, охваченного идеей фикс. Он не хотел смотреть на свое лучезарное одеяние, которое Радиатор только-только закончил на автостоянке перед тем, как раздобыть меч — все это вздор, пустяки, его волновало только одно: таинственная, волшебная сила, из-за которой теперь тряслись руки и блуждал обезумевший взгляд, именно о ней он так долго мечтал. Даже меч за поясом от нее словно бы запылал, Микки изогнулся, продолжая сидеть на мопеде, и сунул меч за воротник, затем продел в рукав, словно собираясь наложить себе шину, мышцы опалило холодом, кисть сжалась еще сильнее. У входа появился Руди — чуть раньше, чем он ожидал, — было семь утра. Микки, не хотевший вставать с мопеда, смачно плюнул на Радиатора, который за это время успел во сне отодвинуться. Инфантеро облачился в блистательные одеяния гранатового цвета, отделанные золотом, вокруг в полном составе красовалась его квадрилья: оруженосец, два помощника, бандерильеро и пикадоры, все в боевых костюмах. Как только Руди показался на ступенях отеля, все пошло очень быстро: у входа затормозил черный лимузин, Руди сразу же в него сел, вослед устремились все его спутники, зажавшие меж собой знаменитость. Мопед взревел, из выхлопной трубы рванул дым. Микки уже не боялся, что Руди его заметит, напротив, он этого хотел. Он обругал Радиатора, который начал просыпаться лишь тогда, когда Микки харкнул на него второй раз. Брат запрыгнул на мопед, в то время как Микки уже вовсю жал на газ, стремясь вослед лимузину, а потом и обгоняя его. Однако он не мог держать скорость на большой дороге и, пока Микки сбавлял ее, поравнявшись с лимузином, а парни из квадрильи потешались над его удалью, Радиатор, зажатый меж бедер Микки, старался высвободиться и перебраться ему за спину; воспользовавшись тем, что мопед стал ехать медленнее, он ухватился за номерной знак лимузина и ехал, не выпуская его из рук. Микки перестал жать на газ, теперь они мчались на холостом ходу, Микки смеялся.
Забияки, Несравненные и другие соревнующиеся между собой местные отряды взяли штурмом имение Башки, прислуге был отдан приказ сопротивления не оказывать. Грязные проходимцы мешались с изысканными гостями, воздерживаясь от злобствований и насмешек и стараясь не прикасаться к тем, по кому не скакали блохи: они прекрасно помнили, что их предшественников здесь встретили автоматными очередями. Солнце палило нещадно, над бессчетными сервированными столами раскрыли огромные белые уличные зонты, располагавшиеся вкруг тента, простертого над верандой. Мажордомы в белых перчатках делали вид, что ничем не заняты. Повсюду уже заметили и теперь обсуждали отсутствие Башки, стараясь не нервничать и указывая на его супругу, принимавшую самых именитых гостей. Некоторые объясняли ситуацию высочайшим присутствием — Руди был единственным выдающимся инфантеро, свободным до начала сезона, — присутствием его импресарио, ужасающего Лобстера: рассказывали, что Башка и Лобстер как-то раз подрались, чуть не зарезав друг друга бритвами, сошлись, судя по всему, на ничьей, но с той памятной потасовки никто больше не видел их вместе. Башка повелел возвести свои владения на развалинах средневековой арены, среди сохранившихся кое-где прежних колонн вокруг площадки с песком цвета охры, все это он укрепил, возведя каменные ярусы, в качестве сидений их никогда не использовали, — традиция продолжалась, — во время соревнований публика стояла рядами позади ограждений. Проникнув в имение, шайки новичков и тех, кто себя таковыми считал, отделившись от благородной толпы, кучковались в каком-нибудь дальнем углу, меж подмостками и трибунами, по-тихому обсуждая непредвиденные ситуации во время празднеств; сумев пробраться в столь узкий круг, они страшно собой гордились и даже не думали вести себя вызывающе; богачи же, приметив, что от них странным образом не исходит никакой опасности, пользовались случаем и обращали в шутки тот страх, который вызывали в них люди подобного сорта. Они развлекались в конце пирушки, отправляя им с мажордомами на картонных тарелках остатки уже отведанных яств. Их веселило то, как голодные, почти не церемонясь, набрасывались на еду. Микки единственный смотрел на все это с презрением, несмотря на голод, он запретил Радиатору прикасаться к этим тарелкам. Их появление вместе с командой Руди вызвало бурю эмоций; Руди уже утомился от их шутовских выходок, но из суеверия не просил помощников избавить его от двух паразитов. История с желтым платком была еще свежа в памяти, Забияки и Несравненные думали, что Микки — давнишний любимец мэтра, раз он находится во время приема среди его свиты, каждое движение которой теперь комментировали присутствующие журналисты. О личной жизни Руди ходили разные кривотолки, поскольку он был чуть ли не единственным инфантеро, не заключившим официального брака. Забияки и Несравненные следили за происходящим издалека столь же внимательно, как если бы сами работали хроникерами. Они видели, когда принесли картонные тарелки с остатками, что Микки вышел из тени великого инфантеро, словно бы демонстрируя солидарность и отказываясь прикасаться к еде. Уплетая за обе щеки, Несравненные с Забияками решили, что в этом был какой-то особый шик. Зазвучали трубы: детей должны были выпустить на арену, толпа благородных гостей поспешила занять лучшие места возле колонн, Руди со всей компанией скрылся. И здесь, опять-таки, Микки не побежал вместе со всеми поближе к арене в мятущейся сытой толпе, словно его отделяло от присутствующих какое-то облако. Он чувствовал, что тут опять дает о себе знать его слабое место, и шанс вот-вот будет упущен. Он был в двух шагах от самой большой удачи и в двух шагах от того, чтобы все потерять. Меч у него в рукаве вибрировал, он словно бы превратился в кровеносную вену: Микки опустил глаза, увидел, что острие продырявило ткань, он был неосторожен, кто-нибудь мог его меч заметить. Он подумал было прикрыть лезвие рукой, но теперь было все равно: никто уже больше не обращал на него внимания, все с нетерпением ждали появления на арене великого Руди. Высоко подняв голову, чтобы как-то осмотреться, собравшись с мыслями, Микки решил, что все же ему не везло: первый пойманный им ребенок буквально выпал у него из рук несколькими часами ранее, а до этого была целая череда несчастий — изгаженная одежда в могиле Каймана, гидроцефал, который дразнил его и высовывал свой язык… «К счастью, — подумал он, — что все еще в кармане медвежья шерсть, что бы вообще со мной сталось, если бы не она!» Ему захотелось проверить, по-прежнему ли клок шерсти, подаренный Украдкой, лежит в кармане, как было при каждой напасти. Из-за меча, спрятанного под одеждой, рука не могла согнуться; Микки, весь скрючившись, попытался залезть в карман другой рукой. Пальцы коснулись шерсти, и он, почувствовав отвращение, вдруг со всей ясностью понял, что талисман и есть причина всех бед, он бросил медвежью шерсть наземь. В этот самый момент на арене появился великий Руди; никогда прежде Руди не ощущал всем телом такого страха: страх больше не походил на следствие афродизиака, не вызывал в нем знакомого возбуждения, которое уже столько раз превращало его в зверя, жаждущего све