— Не хуже меня знаешь, что случилось. — Савченко хмурился, и только умение держать себя в руках спасало меня от его ярости. А разве мне сладко, если эти мысли давно будоражили душу, заставляли искать выход и не находить его: уж больно крепкой, и не только на вид, оказалась «стена» современного «большого спорта», как стали именовать все, что происходило на уровне сборных. Причем, что самое поразительное: никто не афишировал эти изменения, никто не объявлял официально об их утверждении в роли неписаных, но скрупулезно соблюдаемых законов; и худо тому, кто попытался воспротивиться их дурному влиянию, отступника, кем бы он ни был — «звездой» или спортивным функционером, — если не стирали в порошок, то навсегда удаляли из «высоких сфер». На собраниях сборных куда чаще твердили о необходимости — любой ценой! — добиться победы в тех или иных состязаниях, чем о таких понятиях, как «честность», «порядочность», «цельность физического и морального совершенства».
— Извини. Извини за тон. Что же касается сути, я не отказываюсь от своих слов. Напраслину возводить не хотел.
— Брось извиняться. Ты прав. Я мог бы добавить еще кое-что из этого же ряда: взятки, даваемые за право попасть в сборную и поехать за рубеж, тайные валютные аферы, прикрываемые во имя ложно понятой престижности нашей профессии, бессердечие по отношению к «звездам», чей блеск остался в прошлом, протекционизм, сувениры, коими одаривают спортивных начальников подчиненные… Как следствие — падение престижности и привлекательности спорта, ведь мы сдаем свои позиции на мировой арене потому, что узок выбор талантов, кубертеновская «пирамида» оказалась перевернутой «на голову»… И многое другое. Да, еще проблема: считается, что нынешним спортом можно руководить без специального образования…
— Но это же не может продолжаться вечно! Нужно ломать эти негодные, с позволения сказать, традиции!
— Вкусив сладкого, не захочешь горького… Одно я тебе обещаю твердо: разбирательство поступка Виктора Добротвора будет беспристрастным и глубоким. Даю тебе слово…
6
Вечером, когда в сонном воздухе снова поплыли снежинки, гулкая тишина, что случается только в горах зимой, окутала и Лейк-Плэсид, и дальние берега озера, где громоздились высоченные ели, вползла и в мою комнату на втором этаже.
События недавних дней как-то отстранились, отодвинулись в сторону, и «персональная ЭВМ», а попросту — память выносила на поверхность то далекое прошлое, то вдруг подносила картины совсем недавние, рисовала живые лица. Но чем бессистемнее выглядели воспоминания, тем явственнее выстраивались они в ряд закономерностей, однотемность их уже не вызывала сомнений, и хотел я того или нет — вернулся в прошлое, что, казалось, кануло в Лету.
Я отчетливо представил темную комнату — бунгало Дика Грегори, и тут же гулко забилось сердце, совсем как тогда, когда я включил свет и увидел своего друга мертвым. И ужас охватил меня тогда, и заставил враз ощутить себя одиноким и беззащитным перед лицом неведомой опасности, что уже уничтожила этого сильного, волевого и умного человека, умевшего избегать Сциллы и Харибды в бурном море политических течений американской жизни. Но он, Дик Грегори, осмелился заглянуть в их тайны — и блестящий, я бы даже сказал, в чем-то откровенно циничный, когда дело касалось сенсации, журналист был уничтожен без предупреждения.
Не знаю почему, но тень той четырехлетней давности истории коснулась меня ледяным дыханием, и я почему-то с тревогой и беспокойством подумал о Серже Казанкини, взявшемся мне помогать, и о Джоне Микитюке, хотя, если верить информации французского репортера, мне скорее нужно было опасаться боксера, а не беспокоиться о его здравии. За многие годы журналистской работы, покатавшись по миру от Австралии до Мексики, объездив Европу и Азию, я вынес одно суждение: как бы ни были сильны те, кто старается отравить мир ненавистью ко всему, что исходит из Москвы, как бы не лезли из кожи заправилы средств массовой информации и президенты, всегда находились и находятся независимые мыслящие люди, для которых общечеловеческие ценности, такие, как совесть, честность и свобода выбора, оставались незыблемыми и главенствующими в их поведении.