Покинув Гейдельберг, мы в скором времени прибыли в Баден-Баден, где имели счастье лицезреть и мадам де Шлангенбад, и мадам де ля Крюшкассе, и графа Понтера, и достойного капитана Шуллера. И в первый же вечер мы повстречали там - кого бы вы думали? - наших двух ребятишек: их вел свирепого вида мужчина с желтым лицом и густой бородой. Нам очень хотелось на правах старых знакомых поговорить с ними, да и мальчики, обрадовавшись встрече, устремились было к нам, но отец с мрачной злостью схватил одного из них за плечо, и они проследовали дальше. Я заметил, как мальчики испуганно смотрели то в нашу сторону, то на отца - или сурового дядю, - не знаю, кем он им доводился. Думаю, однако, что отцом. Так вот, оказывается, что с ними стало. Их ждала не школа, как я предполагал. После того как мать уехала, снабдив их чудесными книжками, чудесными запонками, шелковым бельем и ласковыми напутствиями, они угодили в лапы этого угрюмого завсегдатая игорного дома. О, это гораздо хуже, чем остаться в школе! Несчастные крошки! Несчастная мать, тоскующая у опустевших кроваток! Мы потом еще раза два встречали мальчиков неизменно в обществе того хмурого господина, но уже ни мы, ни они не осмеливались даже виду показать, что знакомы.
Из Бадена мы отправились в Базель, оттуда в Люцерн и далее, через Сен-Готардский перевал, в Италию. Побывав сначала в Милане, мы затем прибыли в Венецию. И тут я перехожу к самой удивительной части моего повествования. В Венеции есть небольшая улочка, названия которой я но запомнил. Там была лавка аптекаря, куда я однажды зашел купить средство от укусов разных зловредных тварей, которыми кишит этот город. Они здесь так дружно набрасываются на человека - и ползающие, и прыгающие, и зудящие над ухом, что однажды ночью чуть не довели меня до умопомешательства. Так вот, едва я вышел из этой лавки, приобретя флакон нашатырного спирта (он и вправду значительно облегчил мои страдания), как увидел перед собой - в это трудно было поверить! - одного из тех мальчиков, с которыми нас свела судьба по пути в Гейдельберг и в Бадене.
Я описывал вам их чрезвычайно изысканную одежду, когда они были с матерью. Здесь, в Венеции, весь наряд мальчика (а он тоже узнал меня) состоял из какой-то длинной желтой полотняной рубахи. Прежде на ногах его красовались восхитительные сверкающие башмачки, теперь же он был бос. Взглянув на меня, он побежал к ожидавшей его безобразной старухе. Та цепко схватила его за руку, и через минуту они скрылись в одном из людных переулков.
Из Венеции мы поехали в Триест (по Венской железной дороге тогда можно было доехать только до Лайбаха, а движение по Земмерингскому тоннелю не было еще открыто). Как-то во время небольшой остановки между Лайбахом и Грацем один мой товарищ вышел подкрепиться, а когда вернулся в вагон, сообщил: "Я только что видел того свирепого господина из Баден-Бадена с двумя детьми". Разумеется, до этого я рассказывал своим друзьям о мальчике, встреченном в Венеции, и о тех странных изменениях, которые претерпела его одежда. На сей раз мой спутник поведал о том, что дети выглядят бледными, изможденными и одеты в совершеннейшие лохмотья.
Я выходил еще на нескольких станциях и осматривал все вагоны в надежде увидеть мальчиков, но их нигде не было. И с тех самых пор я их больше не видел. Вот и вся моя история. Кто они, эти дети? Что могло с ними происходить? Как разгадать эту загадку? Почему мать оставила их? Почему при ней они были одеты богато и с удивительным изяществом, а через месяц в Венеции один из них был бос и грязен, а потом их видели и вовсе в лохмотьях? Или их отец проигрался в пух и прах и вынужден был продать их одежду? Но как случилось, что из рук благородной, с изысканными манерами, дамы (какой, несомненно, была их мать) они попали к грубой простолюдинке, которую я видел в Венеции?
Перед вами всего лишь одна глава этой жизненной повести, глава, открывшаяся мне, но полная странных загадок. Напишет ли кто последующие или предыдущие главы? Кому известны они? Эта таинственная история может иметь весьма простое объяснение. Ведь я видел только, как двух маленьких мальчиков, одетых с изяществом принцев, разлучили с матерью и заботу о них взяли на себя другие, а две недели спустя один из них бродил босой и выглядел как нищий. Так кто же разгадает эту загадку о Двух Мальчиках в Черном?
Иголки в подушке
Начиная издание "Корнхилл мэгэзин", мы в своем первом очерке сравнили наш журнал с кораблем, который отправляется в дальнее плавание. Капитан его произнес тогда проникновенную молитву о даровании успеха и благополучия, а на душе у него было тревожно: он думал о штормах и скалах, о том, как рискованно такое предприятие, а корабль и его содержимое - это целое состояние, и никогда не знаешь, где подстерегает опасность, которая угрожает собственности судовладельца. После шестимесячного плавания мы были счастливы признать, что судьба оказалась к нам благосклонна, и в духе "Заметок о разных разностях" дали волю своему воображению и описали устроенное в честь Журнала триумфальное шествие и Главнокомандующего, подъезжающего в сверкающей колеснице к Храму Победы, чтобы принести жертвы богам. Для улицы Корнхилл не в диковинку пышность и великолепие празднеств, и, вспомнив, как близко мы помещаемся от Мэншен-Хауса, читатель не удивится, что мне тотчас же пришла мысль о праздничных процессиях, колесницах, торжественных церемониях под звуки фанфар - о всем том, чему Корнхилл является свидетелем не первую сотню лет каждого 9 ноября, в день избрания нового лорд-мэра. Мне легко представить себе золоченую карету, запряженную восьмеркой буланых чистейшей пегасовой породы, ликующую толпу, скороходов, рыцарей в бряцающих доспехах, священника и меченосца в величественном головном уборе, важно наблюдающих из окна кареты, и, наконец, самого лордмэра, - малиновая мантия, отделанная мехом, золотая цепь и белоснежные ленты, - торжественно занимающего почетное место. Если отдаться и далее игре воображения, то перед нами возникнет картина праздничного банкета в Египетской зале Мэншен-Хауса: за столом - все правительство, высшие судейские чиновники и его милость среди их преосвященств, перед ними черепаховый суп и другие изысканные яства, и мистер Рупоре из-за кресла лордмэра выкрикивает, обращаясь к высоким гостям: "Милорд Такой-то, милорд Этакий, милорд Прочий, за ваше здоровье лорд-мэр поднимает круговую чашу!" Но вот величественная церемония обеда подходит к концу, лорд Хлюст предлагает выпить за здоровье дам, и почтенная компания поднимается из-за стола и переходит в комнату, где их ждут кофе и бисквиты. А там уж экипажи развозят знатных гостей по их дворцам. Египетская зала, сиявшая огнями, медленно погружается в полумрак, лакеи прибирают к рукам остатки десерта и пересчитывают серебряные ложки. Его милость с супругой отправляются в свои личные апартаменты. Ленты снимаются, отстегивается воротник, мэр избавляется от своего облачения и превращается в простого смертного. Он, конечно же, с тревогой думает о том, как будут восприняты его речи, и, вспоминая о них, вдруг обнаруживает, бедняга, что забыл сказать самое важное. Вместо сна его ждет головная боль, мрачные мысли, недовольство собой и, смею думать, доза некоего лекарства, прописанного его лекарем. А сколько людей в столице считают его счастливейшим человеком!