Олеша Юрий
Из записей 'Ни дня без строчки'
Юрий Карлович Олеша
Из записей "Ни дня без строчки"
Однажды я как-то по-особенному прислушался к старинному изречению о том, что ни одного дня не может быть у писателя без того, чтобы не написать хоть строчку. Я решил начать придерживаться этого правила и тут же написал эту первую "строчку". Получился небольшой и, как мне показалось, вполне закопченный отрывок. Произошло это и на следующий день, и дальше день за днем я стал писать эти "строки".
Мне часто приходит в голову мысль о том, что не плохо было бы пересказать на особом листе - верней, лис-тон понадобится несколько - все те сюжеты литературных произведений, которые поразили меня. Надо в конце концов это сделать!
Сколько таких сюжетов? Довольно трудно ответить сразу, не приступив к самому выписыванию. Двести? Пожалуй, двести. Нет, меньше. Сто! Сразу - сто? Первым вспоминается "Принц и нищий". Нет, нет, ничто не вспоминается отдельно - врывается целый вихрь!
Он мудрец, Монтень. Странно читать эти тонкие рассуждения в книге, написанной в шестнадцатом веке! Впрочем, я подпадаю здесь обманчивому впечатлению, что качество человеческого ума улучшается в прямой зависимости от увеличения календарного счета. Во-первых, этот счет увеличивается не так уж быстро - неполных пятьсот лет от Монтеня, так ли уж это много? - а во-вторых, еще в Греции и Риме были произнесены слова, умнее которых как раз в продвигающемся вдаль календаре времен, может быть, и не было сказано.
Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром, - техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется.
Стоит обратить внимание на то, что Монтень, кроме всего, еще и поэтический критик. То и дело встречающиеся у него цитаты из римских и греческих поэтов свидетельствуют не о схоластической начитанности, не о желании автора отдать дань увлечению именно классицизмом, а о том, что автор искренне любит поэзию.
Он ее и оценивает с исключительной тонкостью!
Вот бы и мне написать такую статью, в которой мотивированно, а значит, и увлекательно для читателя нашли бы место цитаты из русских поэтов - не одна, не две, а целая река цитат!
Я бы привел поразительные строки из Есенина:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Две первых строчки еще не представляют собой чего-нибудь исключительного; наоборот, они могли бы встретиться и у другого поэта - мять цветы, валяться на траве, целовать женщин и быть от этого счастливым - тут еще нет никакой поэтической глубины, это обычно. Но считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове - это необычно, это может открыть нам в нас только поэт. И только поэт может назвать зверей нашими младшими братьями.
Сколько еще хотелось бы привести подобных цитат! Нет ничего приятней, кстати, чем делиться с кем-либо красотой, чем указывать читателю на те или иные красоты, которые он по неопытности да, наконец, просто по незаинтересованности может и не заметить.
Он жил до Наполеона. Интересно, что бы он высказывал о нем? А это "если" - это детское слово, игра!
Совершенно прелестная статейка о Катоне, цель которой устроить, как говорит Монтень, соревнование между четырьмя поэтами, восхвалявшими Катона. Он приводит четыре стиха, с большим искусством комментируя их.
Меня иногда тянет сделать примерно то же - найти повод, чтобы привести ряд замечательных русских строчек. Обратить на них внимание всех. Я это не забываю сделать, где только предоставляется возможность. И сейчас сделаю это. Какое, например, Мандельштам находит определение для полуострова - в стихотворении, где перечисляются как раз эти географические формы:
И полуостровов воздушны изваянья.
Мне кажется, это очень хорошо - сравнить полуостров с изваянием. Вспомним, Микеланджело хотел сделать статую именно из скалы... Также у Данте в Чистилище изображен высеченный в скале барельеф.
Кстати, Монтень упоминает о царе древности (Камбиз?), который в гневе вызвал на поединок скалу.
Деревенский цирюльник дал ему свой тазик, чтобы тот надел его вместо шлема, отыскали какие-то валявшиеся на чердаке латы, копье, отыскали кобылу, о которой сказали, что она окажется великолепным рыцарским конем... Нет, все это не так! Он сам увидел в тазике шлем, латы не отыскивались, он благоговейно поднял их из чердачной пыли, Россинанта он сам выбрал в качестве рыцарского коня. В том-то и дело, что никто не навязывал Дон-Кихоту этой мании, скорее он навязал ее окружающим. Во всяком случае, навязал ее Санчо Пансо.
Густав Доре очень помог популяризации знаменитых книг среди поколений, начинающих жить. Редко кто представляет себе Дон-Кихота иначе, чем изобразил его Доре. Или Гаргантюа. Или Ад.
Кто его первообраз? Рембрандт?
Да, ведь он иллюстрировал еще и Библию! И сказки Гриммов! И еще что-то, о чем я сейчас забываю... "Потерянный и возвращенный рай"! Что же, это офорты на меди? Неужели непосредственно иглой рисовались эти потрясающие композиции? При этом сперва рисуется карандашом на бумаге?
Можно представить себе этот Париж, этого мсье Доре, который в домашней куртке, думая о предстоящем сегодня вечером в Фоли-Бержер канкане, сидит у рабочего стола с доской, поставленной от колен к ребру стола и рисует огненную могилу Фарипаты. И Данте, с испуганным, серьезным вниманием оглядывающегося на эту могилу... Надо иметь гениальную фантазию, чтобы решить, например, наружность Гаргантюа в том плане, что это толстозадый младенец - не только когда он еще голый и дует в зад своим баранам, но и потом, когда он уже в трико и щупает своих нянек.
Интересно, что мы, писатели, оцениваем Доре выше, чем поступают с ним в этом смысле его собратья художники. Те почему-то морщатся.
Читал "Вертера" и горько рыдал, вспоминая и свою жизнь. Странно, я был молодым! Его видишь - высокий, в синем фраке, в сапогах, в желтых панталонах. Гуляя, вернее - мечась ночью в бурю по окрестностям, потерял шляпу. Ездит верхом. Что-то зрительно, вроде, как мне кажется, Ленского. Нет, это просто провоцирует лошадь и сапоги. И тогда почему Ленского, а не Онегина? Нет, глупо.