Примечание. Искровенившие себя во время игры или получившие синяки имеют право требовать возвращения половины ставки на арнику или свинцовую воду для заживления ран.
Кажется, что хорошо. Как клубы, так и игроки будут довольны. Первые получают хорошую прибыль (это, кажется, главная цель всех клубов), а вторые, кроме денежного ущерба, получат и ущерб телесный. Клубному игроку, не шулеру чего же желать больше? Он неизбалован и, кроме этого удовольствия, никогда не получает другого,
9 октября
Как только возьмешь в руки газеты, сейчас натолкнешься на описание какого-нибудь съезда. Вчера на ночь читал описание съезда лесничих и думал: отчего это ростовщики не устроят съезда? С этою мыслью загасил свечу, уснул и видел довольно странный сон, который заношу на страницы моего дневника.
Вижу, что будто бы я в сообществе дровоката Свисткова стою в поле. Ночь; ветер так и свищет и пронизывает меня до костей, а сверху падает не то дождь, не то снег и прилипает к моему халату, сшитому из шерстяных треугольничков и подаренному мне Марьей Дементьевной. «Где мы?» — спросил я у Свисткова. «На острове Голодав», — отвечал мне он. «Куда же мы идем?» — «На съезд ростовщиков», — «Я озяб, нельзя ли зайти куда-нибудь погреться и опрокинуть по паре фигурок?» — «Здесь нет трактиров, но не унывай; ты скоро согреешься тем жаром, которым нагреты руки ростовщиков о сирых и нищих. Кроме того, ростовщики и сами народ „теплый“; следовательно, промеж их тебе будет также тепло». — «А далеко идти?» — «Теперь недалеко. Видишь вдали мелькает огонек? Это сарай, в котором лет пять тому назад вываривали сало из падали, а на сегодня сарай этот избран местом съезда ростовщиков». Ежеминутно утопая в грязи, мы подошли к сараю и вошли в него. Сарай был убран прилично и украшен знаменами со следующими надписями: «дери с живого и с мертвого», «жалости не знай, так как это пустое слово» и т. п. В глубине сарая стоял стол, драпированный опорками салопов, старыми штанами, сюртуками, юбками, и на всей этой ветоши блестела надпись, гласящая: «Из дряни образуются капиталы». Над столом висел огромный щит с изображением коршуна, щиплющего голубя, а под коршуном подпись: «10 % в месяц». По залу взад и вперед бродили ростовщики, как мужчины, так и женщины; тут были молодые франты и грязные старики с трясущимися головами, салопницы, отставные военные, дебелые женщины с пальцами, унизанными бриллиантовыми перстнями, евреи с пейсами и евреи без пейсов, с запахом лука и чеснока и с запасом самых тонких французских духов; тут был и он сам, глава всех ростовщиков, ростовщическое светило, г. Карпович. «Сколько женщин! — невольно воскликнул я. — Неужели это все ростовщицы?» «Да, — отвечал Свистков. — Смотри и радуйся! А еще все говорят, что у нас стеснен женский труд! Смотри, сколько женщин!» Свистков не ошибся: в сарае было не только тепло, но даже жарко, и пот с меня капал градом. До того были нагреты руки ростовщиков о свои жертвы. Зато освещение было скудно и лампы еле мерцали. Я спросил Свисткова о причине этой, и он объяснил мне. «Тот материал, который горит в этих лампах, не может светить ярче, — отвечал он. — Это слезы тех жертв, которым приходилось прибегать к ростовщикам». «Господа, приступимте к выбору председателя съезда!» — провозгласил кто-то, но вдруг со всех сторон раздались громогласные крики: «Не надо выборов! Не надо! Карповича в председатели! Карповича!» Г. Карпович, видный из себя мужчина, занял председательское кресло и зазвонил в колокольчик. Начались речи. Первым говорил какой-то длинный и сухой немец и изыскивал средства распространить круг деятельности ростовщичества. «Под залог вещей мы даем, — кричал он, — под товары даем, под пенсии даем; мною самим опутано до сотни пенсионеров, и им не видать своей пенсии до самой смерти, так нельзя ли нам давать молодым матерям под залог грудных детей? Трудно предположить такую мать, которая не выкупит своего ребенка. Украдет, а выкупит; сама продастся, а выкупит!» Немец кончил. В это время за стеной раздался плач и скрежет зубовный. «Что это?» — спросил я Свисткова. «Это хор, состоящий из, лиц, имевших дело с ростовщиками, поет им туш», — отвечал он. За немцем говорил румяный молодой франт и сообщил съезду, что им опутаны все клубные игроки в мушку. «Спросите клубного игрока: „который час?“ — ответит один из десятерых, а остальные скажут, что у них „не заведены часы“. Часов вовсе у них нет. Они все у меня в залоге, а у игроков на жилетах болтаются только одни бронзовые цепочки».
Присутствующие закричали «ура» и захлопали в ладоши. Шум до того сделался сильный, что я проснулся.