Акулина (плачет от умиления). «Не в деньгах счастье»!
Графиня. Сын мой, я не виновата! Я принимаю «в чужом пиру похмелье».
Виктор. «Довольно»!
Андроныч (целуя Акулину). Богачка стала. Вот уж подлинно: «не было ни гроша, да вдруг алтын».
Ну, чем это не драма?
2 ноября
Пренеприятная история! Вчера генеральша наняла нового лакея немца Карла. Да ведь какого немца-то! Самого что ни на есть настоящего, трехпробного, такого, что даже в прусском ландвере служил. Как ни старались мы с французом противодействовать этому найму, но ничего не помогло. Генеральша уперлась на своем, что немцы аккуратный народ, и взяла его. Положим, что немцы хорошие лакеи: это доказывается их уживчивостью, но каково мне и французу? Немец для нас все равно что таракан во щах. Каюсь, что во время последней войны я даже свечи ставил за французов, чтобы Бог привел им хоть один раз поколотить немцев, а Гамбетту, Тьера и Трошю так даже в заздравное поминание записал. Предчувствую, что с этим Карлом будут у нас страшные стычки! Француз Мутон, впрочем, не унывает и ищет удобного случая дать ему «куде-бот», а по-нашему пинка…
3 ноября
Вчера произошла стычка и стычка довольно большая.
Карл долго ломался передо мной в разговоре и, наконец, объявил, что кабы не немцы, так русские до сих пор лежали бы в берлогах и сосали лапы.
— Немцы все для вас придумали и все изобрели, — проговорил он.
Меня взорвало.
— Как все? — воскликнул я. — А самовар, из которого ты завариваешь чай, а перину, на которой ты спишь, а петербургские дрожки, на которых ты ездишь, кто изобрел?
В ответ на это Карл громко захохотал, а я обозвал его сосиской и гороховой колбасой.
4 ноября
Поди ж ты! Пустая вещь, но вчерашний разговор до того меня обозлил, что я сегодня без ярой злобы не могу вздумать о немцах, а между тем, с самого утра немцы и все немецкое так и вертятся перед моими глазами. Начать с того, что только лишь я проснулся сегодня поутру, как вдруг услыхал на дворе громкий выкрик: «штокфиш! штокфиш!»
— Боже мой! Русскую, архангельскую рыбу треску и ту называют немецким именем! — в ярости воскликнул я и плюнул.
— Сапожник Шульц тебя дожидается. Он калоши тебе принес, — ласково проговорила Марья Дементьевна, входя в мою комнату, но я, вместо обычного поцелуя, выгнал ее вон.
— Везде немцы, везде! На бирже, в литературе, в департаментах, войске! — восклицал я жалобно и пил кофий, сваренный Марьей Дементьевной, но и он казался мне каким-то жидким, немецким.
О, как захотелось мне вдруг напиться допьяна, и с этой целью я позвал Мутона, так как посылать за водкой была его очередь.
— Раскошеливайся на полштофа! — сказал я. — Немцы одолели, и потому давай и напьемся пьяными.
Он с радостью согласился на мое предложение, так как в этих случаях всегда соглашается, и спросил:
— А на закуску не велеть ли принести горячих сосисок от Шписа?
— Друг, ведь Шпис немец! — проговорил я, — так закусим лучше просто булочкой.
— Но ведь и булка у нас от немца Шюта.
— Тогда простым черным хлебом… — отвечал я с горькой улыбкой.
Он не возражал.
В это время почтальон подал русскую «Иллюстрацию». Хотел посмотреть картинки в «Иллюстрации», но вдруг увидал подпись «редактор-издатель Гоппе» и отложил свое намерение.
Между тем, благодаря распорядительности Мутона, водка уже стояла на столе. О, с каким наслаждением выпил я первую рюмку нашего русского, доброго, простого вина и тотчас схватился вновь за полштоф, дабы налить вторую рюмку, но вдруг с яростью отпихнул его от себя.
— Что с тобой? — вопросил француз, глядя на меня удивленными глазами.
Вместо ответа я указал ему на ярлык полштофа.
— Водка завода Штритера, — внятно прочел мой добрый собрат по спиритизму и поник головой.
Мы долго молчали и не глядели друг на друга. «Сита, решета! Кастрюльки хорошие!» — послышалось на дворе. Француз поднял голову и произнес:
— Вот это уже не немец, не Штритер какой-нибудь, а ваш брат-славянин. Это чех. Поддержи его коммерцию.
Я бросился к окну, высунулся в форточку и стал звать брата-славянина.
Через несколько времени брат-славянин уже стоял у нас в кухне, гремел своими жестяными кастрюльками и говорил:
— Хорошей немецкой работы! первый сорт.
Я покосился, но тотчас же удержал себя и спросил:
— Брат-славянин, ты чех?
— Из Бэмен, — проговорил он.