ко — кот (раньше — ки)
тетя Вава — Ваня
куда — куда
где, Лоля
мама
няня
папа
пá — упала
кá — каша
кука — кукла
нам, нá — нá
Аля
мням-ням
ми-и — милый.
Всего пока 16 сознательных слов. Изредка говорит еще „ýва“ — лёва.
У нее сейчас 11 зубов.
Она ходит одна. Побаивается, прижимает к груди обе руки. Ходит быстро, но не твердо.
В Сережиной комнате есть арка с выступами, на одном из которых сидит большой — синий с желтым — лев.
Аля проходит, держа в руке другого льва — из целлулоида.
— Аля, положи лёву к лёве! —
Она кладет маленького между лап большого и на обратном пути вновь берет его.
— Аля, дай лёву папе.
Она подходит к С<ереже> и протягивает ему льва.
— Папа! Папа! На!
— Аля, куку!
— Куку!
— Кто это сделал? Аля?
— Аля!
— Аля, дай ручку!
Дает, лукаво спрятав ее сначала за спину. Это у нее старая привычка, — еще с Коктебеля.
Она прекрасно узнает голоса и очаровательно произносит: „мама“,-то ласково, то требовательно до оглушительности. При слове „нельзя“ свирепеет мгновенно, испуская злобный, довольно отвратительный звук, — нечто среднее между „э“ и „а“ — вроде французского „in“.
Уже произносит букву „р“, — не в словах, а в отдельных звуках.
Еще одна милая недавняя привычка.
С<ережа> все гладит меня по голове, повторяя:
— Мама, это мама! Милая мама, милая, милая. Аля, погладь!
И вот недавно Аля сама начала гладить меня по волосам, приговаривая:
— Ми! Ми! — т. е. „милая, милая“.
Теперь она так гладит всех — и С<ережу>, и Волчка, и Кусаку, и няню — всех, кроме Аси, которую она злобно бьет по шляпе.
Меня она любит больше всех. Стоит мне только показаться, как она протягивает мне из кроватки обе лапы с криком: „нá!“
От меня идет только к Сереже, к няне — с злобным криком.
Купаться ненавидит, при виде волны уже начинает плакать.
Упряма, но как-то осмысленно, — и совсем не капризна.
Кота она обожает: хватает за что попало, при виде или голосе его кричит „кó“, подымает его за загривок на воздух, старается наступить. Все животные для нее — „кó“.
Сейчас она сидит у меня на коленях и дает бумажку со спичечной коробки: — нá!
Вчера вечером, когда я заходила к Редлихам за чаем для Сережи и Аси, старик Редлих сказал мне: — Хотите, я Вам скажу новость? — Какую? — Ваша дочка танцует. Ее сегодня приносила к нам на минутку Аннетта, и — представьте себе: она танцевала! Это было так трогательно!
(Сейчас она изо всех сил кричит за дверью: — Мама! Мама! Мама!)
С виду ей можно дать полтора года и больше. У нес бледное личико с не совсем еще сошедшим загаром. Глаза огромные, светло-голубые. Брови темнеют. — „У нее будут соболиные брови“, — сказала Пра, когда увидела ее после 2-х месяцев разлуки.
Волосы — по выражению Аси — пегие. На затылке русые, спереди льняные, седые, зеленоватые, — как у деревенских детей. Твердые и густые. Недавно я катала ее колясочку при луне.
О ее глазах: когда мы жили в Ялте, наша соседка по комнате, шансонетная певица, все вздыхала, глядя на Алю: — Сколько народу погибнет из-за этих глаз!
И здесь, в Феодосии, художник-анархист Prévost, француз, родившийся в Алжире, сказал мне, только что познакомившись:
— „Вчера я видел Вашу дочь. Какой прелестный ребенок! И какие у нее глаза! Сколько я ни смотрел, я никак не мог охватить их взглядом!“…
Феодосия, 18-го ноября 1913 г., понед<ельник>.
Третьего дня Аля первый раз поцеловала… кота. Это был ее самый первый поцелуй. После этого она два раза погладила себя по голове, приговаривая: — ми, ми.
Вчера я кончила ей стихи. Завтра ей год, 2 с половиной месяца. Несколько дней тому назад она определенно начала драться.
— Да, теперь она, на вопрос: — Как тебя зовут? — отвечает: Аля.
МЦ
Феодосия, 5-го декабря 1913 г., среда.
Сегодня Але 1 г<од> 3 мес<яца>. У нее 12 зубов (3 коренных и 1 глазной).
Новых слов не говорит, но на вопросы: где картина? конь? кроватка? глазки? рот? нос? ухо? — указывает правильно, причем ухо ищет у меня за волосами.
Вчера она, взяв в руки лист исписанной бумаги, начала что-то шептать, то удаляя его от глаз, то чуть ли не касаясь его ресницами. Это она по примеру Аннетты, читавшей перед этим вслух письмо, — „читала“. Тогда С<ережа> дал ей книгу, и она снова зашептала. С бумажкой в руках она ходила от С<ережи>ной кровати до кресла, непрерывно читая.
Еще новость: стóит мне только сказать ей „нельзя“ или просто повысить голос, как она сразу говорит: „ми“ и гладит меня по голове. Это началось третьего дня и длится до сегодняшнего вечера.
— Аля! Кто это сделал? Аля, так нельзя делать!
— Куку! Я не сдаюсь.
— Ми! Ко!
Я молчу.
Тогда она приближает лицо к моему и прижавшись лбом, медленно опускает голову, все шире и шире раскрывая глаза. Это невероятно-смешно.
Ходит она с 11 1/2 мес<яцев> и — надо признаться — плохо: стремительно и нетвердо, очень боится упасть, слишком широко расставляет ноги.
Последний раз я снимала ее 23-го ноября (1 г<од> 2 1/2 мес<яца>, — один раз с Пра и два раза одну. С Пра она похожа на куклу.
Вообще, она плохо выходит, фотография не передает голубого цвета, и чудные ее глаза пропадают.
Феодосия, Сочельник 1913 г., вторник.
Сегодня год назад у нас в Екатерининском была елка. Был папа, — его последняя елка! — Алю приносили сверху в розовом атласном конверте (у нас дома говорили — „пакет“, и наши куклы были в „пакетах“), — еще моем, дедушкином.
Еще Аля испугалась лестницы.
Сейчас я одна. С<ережа> в Москве.
Аля ходит по комнатам в красном клетчатом платьице, подарке Аси на 5-ое сент<ября>. За последнюю неделю она стала смелее ходить.
Ее новые слова:
агó — огонь
тó — что
тама — там
áпа — лапа