Кармино схватилась трясущимися руками за свою госпожу и спрятала лицо в ее шевелящихся от страха локонах.
– Мужайся, дорогая, – прошептала графиня, боясь своим голосом нарушить лесную тишину, – ибо Господь всемогущий не оставит нас. Успокойся.
Она утешительно погладила камеристку по голове, чувствуя, что сама не в меньшей степени нуждается в утешении и вот-вот с нею случится истерика. Но графиня, несмотря на свою капризную и женственную натуру (что, согласитесь, одно и то же), все же была человеком практичным и, вероятно, родись она мужчиной, стала бы великим деятелем мира денег и богатств. Но Пиро была женщиной, и те времена указывали женщине на ее единственно естественное предназначение – быть матерью и женой. Преуспев во втором, она, тем не менее, была не способна на первое, что отражалось в ее жадном и сварливом характере отчаянной потаскухи. Больше всего на свете она любила деньги, драгоценности и власть. И любовь эта была взаимной. Прожженная интриганка, графиня была прекрасной и стоящей женой для своего мужа-политика, именно поэтому он терпеливо сносил и взрывы ее истеричного гнева, и капризы, и любовников, сносил насилие над его гордостью и слугами, сплетни и шепот за спиною. Зная, что нужна и полезна, графиня не делалась от того более мягкой и доступной, наоборот, чувство превосходства над другими было вторым целеопределяющим в ее жизни мотивом. Ко всему прочему Пиро была признанной красавицей.
Подавив комок слез, застрявший в горле, подавив готовый сорваться с высокомерных губ крик, Пиро оторвала от себя камеристку и решительно вернулась к карете, стараясь не обращать внимания на дрожь в коленях.
– Госпожа! – удивленно воскликнула Кармино, прижимая к груди холодные руки.
Госпожа подобрала у дороги кривой сук и забралась на карету. Затем она запихнула сук в проем дверцы и начала терпеливо шарить им в пространстве кареты.
Кармино с ужасом смотрела на свою госпожу, не в силах понять ее действий, боясь ее такую, не в своем уме, и тихо плакала. Остаться одной, не считая сумасшедшей пифии, в ночном лесу без малейшей надежды на спасение, – это было слишком для столь хрупкого создания.
Зловещая графиня радостно вскрикнула и совсем не здорово рассмеялась, повергнув камеристку в немой ужас, потом ловко вытянула сук, на крючковатом конце которого висел небольшой инкрустированный сундучок.
– Вот он, мой милый, – радостно сказала Пиро, прижимая к груди выловленную добычу. – Раз уж нам не судьба оставаться в карете и ждать утра, так нет смысла оставлять там драгоценности.
Эта сентенция убедила Кармино в здравом рассудке ее госпожи. Если уж Пиро беспокоится о своих бриллиантах, значит, все в порядке.
Тем временем, графиня спустилась с кареты, намертво прижимая к себе сундучок, и надменно велела камеристке скинуть плащ.
Кармино заметно обеспокоилась, но все же исполнила повеление госпожи. Пиро, затаив дыхание, открыла сундучок и извлекла из него необыкновенной красоты бриллиантовое ожерелье. Ровно сто одиннадцать крупных и мелких чистой воды камней сверкнули своими гранями в тусклом лунном свете, нежной россыпью огоньков окутали руки графини, закачались, заискрились в глазах камеристки. Графиня приложила камни к груди Кармино и застегнула ожерелье на ее шее. Холодная жгучая тяжесть повисла на открывшей от удивления рот незнатной бесприданнице, в одно мгновение превратив ее в королеву.
– Надень плащ, – грубый голос госпожи вернул Кармино на землю. – Надень и не смей снимать. Ты отвечаешь за мои камни жизнью, поняла?
Это Кармино было ясно, как день. Чего уж проще? Если за камни и снесут голову, то не госпоже, а ей, служанке. Ведь секрет замка, защелкнувшегося на ее шее, известен только Пиро, значит, если грабители захотят снять ожерелье с Кармино, прежде они снимут ей голову. От этого тяжелей стала бриллиантовая нить, она будто притягивала другое, холодное, железное, острое. Чувство страха смерти с неимоверной силой вспыхнуло в Кармино, и она со слезами упала на колени перед Пиро.
– Умоляю, госпожа, – всхлипывала она.
– Прекрати! – прикрикнула графиня, отпихивая камеристку. – Ничего не случилось и не случится. Доберемся до города, я сниму его с тебя, и все дела. Не о чем плакать, дура. Если не будешь снимать плащ, никто никогда не догадается, какое ты сокровище. Вставай и пошли.
Рыдая, Кармино поднялась на ноги и потащилась по ночной дороге вслед за своей хозяйкой.
Темен был лес. Темен и страшен. Непроглядна – дорога. Две женщины, держась за руки и лязгая от страха зубами, как мышки, тихо, брели по камням, прижимаясь к лесу, боясь не столько зверя лесного, сколько лесного человека.