А позднее, когда на пустыре был найден растерзанный труп — первый же сочувствовал зарёванным родителям девочки, и клялся-божился найти и растерзать её неведомых убийц…
И не следак — кретин выследил его, куда ему… Это я, опер, с самого начала этого пацана в чём-то смутно заподозривший… Глазки у него были какие-то… блудливые!.. Вот и намекнул гадёнышу, что кое-что о нём знаю…
Заметался он от моих тёмных намёков, замандражировал, совершая одну промашку за другой… Я следил за ним внимательно, используя каждую возможность прокачать его «на косвенных»… Он и п о п л ы л…
Вначале кинулся перепрятывать те простенькие золотые серёжки, которые снял с убитой — после того, как я ему насвистел, что знаю, где они лежат… Он и поверил, дурашка!.. Сам меня к ним, фактически, привёл…
А позднее, на допросе, когда стал он от всего открещиваться, мол: «Увидел её на пустыре уже мёртвой, и забрал серёжки себе на память…», — и заключение экспертов не позволяло припереть его неоспоримо к стенке, — именно я полностью расколол его!.. И не только побоями, нет… Я его морально измордовал!.. Допёк его словами так, что убитая девочка встала проклятием перед ним, и не выдержал он взгляда её мёртвых глаз — сломался… Всхлипывал и рыдал в моём кабинетике, живописуя подробности того, как насиловал и убивал, но самое важное — заодно и рассказал, куда ножовку закинул, со следами крови и отпечатками своих пальчиков…
Он ведь почему так легко сдался-то?.. Потому что я ему подсказал: если не отпираться, а всё признать, тогда больше шансов скосить «под дурика», и вместо «пожизненки» отделаться небольшим сроком принудительного лечения в психушке… Он так и планировал: подлечусь маленько, потом выйду на волю — и ещё кого-нибудь изнасилую и убью!..
Но напрасно он губу раскатал!.. И не только потому, что никто из него, смышлёныша, делать дурика и не собирается, а и оттого ещё, что уж позаботился я пустить перед ним слушок в СИЗО, в ту камеру, где ему до суда сидеть придётся: вот вам, ребятушки, подбрасываем на перевоспитание редкостного уродца, который дитя оттрахал, убил и ограбил в придачу!.. О-о-о, чую — тяжко ему в камере той придётся…
…И почему-то уверен я, что уж никого этот губастенький не снасильничает и не убьёт…
…Власть над людьми — страшная сила… Привыкаешь к ней — почти мгновенно, а отвыкнуть потом — почти невозможно…
Глава вторая
СТАРШИЙ ОПЕР
1. Ненавижу!.
Спросите нас, рядовых розыскников, кого мы ненавидим больше всего?..
Бандитов?.. Нет…
Большинство бандитов — сволочи. Иногда какая-нибудь бандитская мразь натворит совсем уж несусветку, — ребёнка, к примеру, по-садистки убьёт, или — руку на мента подымет… Такая иногда злоба вспыхивает на таких — так и прибил бы!..
Но, отведя душу на этой мрази руками и ногами, — успокоишься, оттаешь душой… Кто целиком и полностью находится в твоей власти, кто уж не опасен — тот не может быть объектом жгучей ненависти… Вот почему отношение оперов к бандитам в целом — спокойное, сугубо профессиональное, бесстрастное, почти что благодушное… Их дело — воровать, грабить, насиловать и убивать. Наше дело — ловить и изобличать их… Как говорят в Голливуде, «ничего личного — только бизнес!» А начни мы волноваться и палить с каждым криминалом нервную систему — долго не протянем…
Кого же ещё можем ненавидеть мы долго и жарко — уж не своих ли горячо любимых тёщ?..
И опять — мимо…
Тёща — тоже человек, особенно если общаться с нею не очень часто. Согласен, раздражает она порою чертовски…
То сделает что-нибудь «не так», то варежку разинет невпопад… Естественно — огрызнёшься парой ласковых, а после — несколько месяцев приходится воздерживаться от и без того не слишком регулярных встреч и общений… (Это — хоть и огорчительно, но не очень…)
Однако же не только ведь вред от тёщи, верно?.. Изредка денежку своей дочери (твоей жене, то есть) подкинет, или внучонка возьмёт к себе на выходные, чтоб вы сами немножко отдохнули от сынули… А там, глядишь, заскочив как-нибудь в гости к любимой тёще, чем-нибудь вкусненьким у неё нажрёшься…
Короче, отношение к тёщам — избирательно — неоднозначное. Порою — так и хочется пристрелить вредную каракатицу!.. А иногда — совсем наоборот.
«Спасибо вам, Серафима. Лукинична, за то, что вы есть на этом свете!» (Да-да, однажды по пьяни своей тёще так и ляпнул, — до сих пор вспоминать стыдно… Никогда не буду больше в её присутствии так напиваться!..)