Спустя несколько дней после того, как они поселились в своем снежном доме, стены покрылись изнутри блестящей ледяной коркой, а сам дом немного осел, точно свалявшийся войлок, но вскоре оседание прекратилось.
По случаю бракосочетания созвали пир. В самом большом из домов стойбища устроили танцы. Синдбад танцевал, стоя в центре круга и упираясь головой в дымоход. Здесь, на севере, он, конечно же, казался высоким и красивым. В канун первого дня зимы[1] они ночь напролет хлопали в ладоши, били в барабаны и притоптывали — самые важные люди в стойбище, все в ярких одеждах. Еду они брали руками — птицу, которую перед тем долго выдерживали в тюленьей туше, целиком, вместе с перьями и потрохами. Кто-то выставил водку, припрятанную для большого праздника, так что на свадьбе не обошлось без выпивки.
Потом они одолжили нарты и собачью упряжку у зажиточного охотника, который одновременно был певцом и стихотворцем. Им дали на дорогу еды, а Синдбаду вручили гарпун.
— Зачем нам брать с собой столько еды? — спросила она. — Не лучше ли сберечь ее до нашего возвращения?
— Мы должны будем есть, — отвечал Синдбад. — Иначе мы умрем.
— Мы уезжаем всего на несколько дней, — сказала она. — Лучше наесться поплотнее, пока мы здесь. Зачем нам в дороге лишняя тяжесть?
И вот они помчались по льду и снегу. Холод им не докучал, оттого что спальные мешки были хорошо сшиты и отлично сохраняли тепло. Он видел, как рядом блестят среди бескрайних снегов ее черные глаза. Сияла луна, и было светло. Смотреть было особенно не на что, кругом одни только горы да мерзлый паст. Они отыскивали в скалах ниши, выступы, ледяные пещеры. Иногда ненадолго слезали с нарт и шли пешком, чтобы собаки отдохнули.
Вернувшись в стойбище, они взяли к себе Пипалукк, дали ей угол. Никаких углов в круглом снежном доме не было, просто так говорят. Пипалукк была та самая женщина с лицом, напоминающим древесную кору, которая в первый день накормила его форелью. Женщины без устали жевали жир — его требовалось много — и трудились не покладая рук. Синдбад ничего не делал, только ждал, когда же наконец появится солнце. Пипалукк хлопотала над лебедем, которого Синдбад добыл еще летом. Надо, чтобы птицы хватило надолго. Сегодня ели шею, завтра — крылья, а когда подкрепиться было больше нечем, жевали лапы. Перья пошли на подбойку для одежды, высушенные кишки использовались вместо ниток, для питья женщины топили лед и беспрестанно жевали тюлений жир, чтобы было чем освещать и отапливать жилище.
Пипалукк заявила, что она уже очень стара и они должны перестать ее кормить. Синдбад ответил, что никогда такого не допустит. Ведь она до сих пор работает за Двоих. Тогда она сказала, что как только не сможет больше у них работать, то сразу убьет себя. Нет, возразил Синдбад, она всегда будет жить с ними. Должно быть, в его стране живут очень добрые люди, заметила она. Всякие, ответил он. Исландия, сказала она. Гренландия, ответил он. Ведь это же совсем близко, сказала она. Летом солнце слепит нам глаза, промолвил он, это оттого, что мы находимся по соседству с Гренландией.
Зима длится бесконечно. И все же по ночам на небе часто вспыхивает северное сияние, и от снега и луны бывает совсем светло. Когда над горой встает солнце, начинается новый год. Каждый стремится увидеть солнце первым. Жители стойбища взобрались на холм и сбросили капюшоны, едва над горой забрезжило чуть заметное мерцание, единственный красный лучик, который оказался не в силах подняться выше и тут же исчез. Все протягивали руки в том направлении, откуда следовало ждать солнца, и до самого вечера в стойбище царило необычное веселье, и с каждым днем люди становились веселее. Конечно, весной тоже холодно, но зато круглые сутки светит солнце.
Когда фьорд очистился от льдов, они увидели идущий на всех парусах корабль. Синдбад уже почти забыл, как выглядит корабль, да еще под парусами. Несколько раз на дню он взбирался на холм и, охваченный каким-то неясным чувством, смотрел оттуда на корабль.
В дом к Синдбаду зашел сосед, самый знаменитый охотник в стойбище, тот, что зимой одолжил им нарты и собачью упряжку. Он был сыном лекаря, сочинителя стихов и певца и унаследовал от отца все его таланты. Встретили его с распростертыми объятиями. Камасунгвак показывает на шкуру белого медведя и с важностью произносит: