Подали десерт, папайю и ананас. Я не удержался и сказал: «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»
Елизавета Александровна Маяковского не читала и, видимо, подумала, что я прошу рябчиков.
— А рябчиков здесь, на Гавайях, нет. Здесь даже наших воробьев нет. Они сюда не долетают. Здесь все другое, и птицы, и деревья. Рябчиков с брусничным вареньем любил отец. Да… Наша семья, отец, мать, бабушка, сестры Маша и Вера, брат Петя, жила дружно. В Париже отец старался устроить жизнь такой, какой она была в подмосковном имении Дурново. Был он веселым, компанейским человеком. У нас за столом часто собирались его друзья. Пили водку, закусывали винегретом. А селедки не было. Ели соленую рыбку, свернутую в колечко. Как это называлось?.. Вот, вспомнила, — роль мопс! Отец хорошо пел. Особенно любил эту песню, про ямщика.
Отец и друзья пили и плакали. А я этих слез не понимала. Ведь в России никогда не была. Спрашиваю у отца, кто такой ямщик. А он отвечает: не знаю, как тебе объяснить, как перевести. Может быть, «cocher» или «postillion». Дома говорили по-русски и по-французски. Но я уже много лет не говорю по-русски. Вот сейчас вам рассказываю и сама не могу понять, на каком языке, по-русски или по-французски. А английский я девочкой учила в Париже, но заговорила только в Америке.
Когда мне шел семнадцатый год, я встретила в Париже молодого офицера американских ВВС. Он был знакомым моей сестры Маши. Звали его Родни Лиу. Когда это было? Стало быть, в пятьдесят седьмом году. Я полюбила. Знала ли я тогда, что моя первая любовь продлится всю жизнь? Родни стал часто бывать у нас дома. Мой роман зашел так далеко, что я сказала отцу о наших планах. Отец вскипел: «Но он же китаец». Я ответила: «Он американец. Все, кто живет в Америке, — итальянцы, русские, белые или негры, — все американцы». Отец не унимался: «А ты бы и за американского негра пошла?» Я ответила: «И за негра бы тоже, если бы полюбила. Не забудь, что мой предок Ганнибал был негром. Если ты возражаешь, я подожду, когда мне исполнится восемнадцать, и все равно выйду за него».
В конце концов отец уступил, но потребовал, чтобы Родни принял православие. Его крестили в нашей церкви Александра Невского. Мы венчались в Париже, когда мне исполнилось семнадцать, и через год уехали в Америку, в Техас. Там родилась моя старшая, Екатерина. А потом переехали сюда, в Гонолулу. Родни долгие годы служил в местной авиакомпании, а сейчас — на пенсии. Он родился на этом острове. Здесь жили его деды и прадеды. Когда его предки переселились сюда из Китая, он не помнит. И китайского языка не знает. По-китайски говорила моя свекровь. А Родни и дети говорят только по-английски. Сейчас у нас пятеро детей и четверо внуков. Все браки — смешанные. Кого только нет! Ведь Гавайи — это перекресток цивилизации. У мужа старшей, Екатерины, гавайские и итальянские корни, у старшего сына Даниила жена из Манилы, и моя внучка Оливия — вылитая филиппинка. Муж средней дочери Рэчел — пуэрториканец, а предки Надиного мужа — филиппинцы, французы и испанцы. Вот только младший Саша еще не женат, ему двадцать семь лет. Ничего, успеет. Пусть пока погуляет.
Вот так и сказала: «пусть погуляет». Сказала это очень по-русски. Я подумал: разговорилась.
Заговорили о Пушкине. Она читала Пушкина большей частью по-английски. Я спросил, помнит ли что-нибудь по-русски. И она вспомнила:
— Я всегда любила море. А здесь вокруг океан. Но я и снег люблю. Говорят, в России его много. Я его не видела много лет. Здесь его нет, а у мамы в Париже я бываю только летом или осенью. Летаю к маме через два океана.