Ксендз Стружка придвинулся с креслом.
– Я должен говорить медленно, – продолжал далее прелат, – мне не хватает дыхания, но постепенно всё расскажу тебе. Дай мне совет. Я бы положился на твоё сердце, на голову не могу. Ты святой человек, а тут человеческий горшок слепить нужно… а не святые горшки лепят…
Он вздохнул.
– Только слушай. Я старый, больной, чувствую, что в любую минуту может прийти освобождение… пробьёт последний час. Не хочу с собой уносить на тот свет бремени не исполненного долга.
В особенных обстоятельствах некая умирающая особа доверила мне весьма деликатное дело. Я не мог исполнить её воли… а, наверное, сам уже не справлюсь. С людьми я порвал, знаю их не много, выбора сделать не сумею, а долг мой на кого-нибудь достойного, не рассеянного, как ты, более холодного, чем ты, я должен сдать.
Ксендз Стружка задумался.
– Это правда, – сказал он, – что, если, кроме честности, нужно чего-то больше, например ловкости, терпения, сдержанности – я их не имею. Я неисправимый горячка, хоть каждый день прошу Господа Бога, чтобы мне помог вылечиться от этой болезни. Отторгнутая природа возвращается…
Прелат слегка рассмеялся.
– А ты старый, – добавил он.
– А постареть к лучшему не могу, – отозвался ксендз Стружка, – всё более легкомысленное из меня вымелось…
– Боже мой, а если бы ни эта твоя горячка, никому бы охотней не доверил я этого наследства. Но слушай, каноник, слушай, это sub sigillo[2] только тебе поверить могу. Если рассчитываешь, что сможешь добросовестно взяться, умру спокойно; если нет, ты мне человека укажи…
– Меня эти людишки каждый день обманывают, – вздохнул ксендз Стружка, – потому что слабые и бедные. В чём они виноваты…
Они на какое-то время замолчали.
– Стало быть, что? – спросил каноник.
– Сперва иди и Павла, который иногда имеет излишнюю слабость прикладывать ухо к двери, отправь на галерею, запри двери и возвращайся.
Каноник с привычной своей живостью побежал исполнять поручение, вернулся и сел.
– Тому несколько лет, – медленно отозвался ксендз Еремей, – хоть больной уже, я был вызван в articulo mortis[3] одной особой, которую называть тебе нет необходимости. Была это достойная пани, всеми уважаемая. Не догадался? Но слушай. Этой пани было нужно под клятвой доверить бумаги и средства, которые предназначила для ребёнка… которого признать раньше не могла, а ущемить не хотела.
Семья её так противилась повторному замужеству, что оно осталось тайной навсегда. Поддалась бедная женщина настоянию людей тщеславных и свою совесть готовых пожертвовать гордыне, но в момент смерти – пришло покаяние. За что же должен был страдать ребёнок? Бедная женщина поверила мне доказательства своего второго брака, метрику ребёнка и средства, ему предназначенные. Мне поручили найти этого мальчика, а сегодня уже мужчину, и в его руки сложить мой депозит.
Прелат вздохнул.
– Тем временем разыскиваемый исчез от меня… я слабый, искал его на все стороны и найти до сих пор не мог. Этому препятствовала семья покойницы, которая о чём-то догадывалась и хотела помешать… хотела даже бумаги от меня получить.
– Но ты их не отдал! – прервал ксендз Стружка.
– Даже хорошо о них не знают, – говорил далее прелат. – Ко мне в любой час может прийти смерть… вдруг эти бумаги и деньги… потеряются, пропадут!
– Это правда, это правда, – начал задумчивый каноник, который уже, не в состоянии усидеть в кресле, ходил, положив руки на крест, – но, мой ксендз-прелат, я был бы человеком без совести, если бы взялся за дело, которое могу только испортить. Деликатное дело для моих медвежьих лап… Я более или менее понял, о чём идёт речь, чего нужно – это не моя вещь…
– Но что, если со мной несчастье?…
– У меня есть всё-таки честные люди, а не обязательно нужен духовный, – говорил ксендз Стружка, – я подумаю над человеком…
Прелат вздохнул.
– Говоришь: подумаю, а времени нет, – сказал он умоляюще, – иди, возьми шляпу… отравляйся в город, выбери кого-нибудь, за кого можешь поручиться, пусть я с рук сдам. Буду более спокоен… Чувствую себя нехорошо…
– Но, ксендз-прелат, ты сегодня выглядишь лучше, чем обычно… столько силы, столько жизни…
Прелат рассмеялся.
– Разве не видишь, что я это добыл из себя, чтобы долг исполнить.
Ксендз Стружка ходил и потирал голову.
– А ну! А ну! Успокойся, ксендз-прелат, – сказал он, подходя к нему, – мне нужно время по меньшей мере до завтра. Вещь важная, легко её принимать нельзя.
– Возьми, по крайней мере, депозит от меня, потому что какой-то страх меня охватывает.