Димка писал маме, что он часто помогает на кухне. Не только в столовой, но и участвует в варке. И это всё благодаря тому, что у него мама — повар 5-го разряда. Он многому у неё научился, его за это ценят. Мама отвечала ему, какое это полезное и интересное дело, возможно, будущая специальность. И писала страницы советов, которые он пролистывал, не читая.
Разве солдат матери правду скажет? В наряд по столовой чаще остальных он попадал в наказание. А так как сержант Муха питал к нему какие-то особо «тёплые» чувства, то в столовой Дед Мороз оказывался в основном на варке. Но кроме чистки картошки и готовки обеда, это ещё означало мытьё пожизненно жирных полов вонючей тряпкой и бессонную ночёвку там же на скамьях.
К сожалению, больше никому в Тарасовке не понадобились солдатики забить кабанчика на зиму. Так что передыха от службы не случилось. А сама зима в Подмосковье наступила неожиданно рано — в первых числах ноября повалил снег.
Дед Мороз простудился. Видимо, неодетый разгорячённый выскакивал на улицу выбросить помои и простыл. Он терпел, терпел, потом пожаловался. «Читай устав, от кашля помогает»,— посоветовал ему комвзвода. Рецепт не сработал.
— Ты что, дурной,— сказал ему на варке Гавик, проворочавшийся полночи на лавке под покашливание Димки,— иди в санчасть.
Дед Мороз потянул ещё пару дней, улучил момент и улизнул в санчасть. Стоял и думал, к кому и как тут обращаться. Сунулся в кабинет:
— Мне к терапевту.
— А я тебе кто, гинеколог? — ответил человек в белом халате.— В армии один общевойсковой врач! Покажи горло. Сейчас люголем обработаю, и всё пройдёт.
Димка глазом моргнуть не успел, как человек в халате мазанул ему по горлу палкой с ватой, обмакнутой в какую-то коричневую дрянь.
У Димки брызнули слёзы. Пулей вылетел он из санчасти и вытошнил эту гадость прямо на сугроб у крыльца. Больше он туда не заходил.
В начале декабря часть роты увезли на «объект». Пилипенко и Омельчука в том числе. А Мороз остался.
— Ничего,— ободрил его Философ,— зато мы в казарме, в тепле.
— Что-то ты захирел без дружков,— поддел его Муха и «поучил» кулаком под дых.
А Дед Мороз не понимал, что с ним происходит. Было ему как-то всё фиолетово. Это когда разлепляешь с трудом глаза утром, а мир подёрнут серо-фиолетовым туманом, но тебе нет до этого дела. Ничего не хочется: ни есть, ни спать. Всё безразлично. Раньше он страдал, когда снова и снова строили перед походом в столовую, и не оставалось времени на собственно еду, приходилось заглатывать, чтоб хоть сколько-то съесть. А теперь и это стало всё равно.
Муха озаботился дембельским альбомом. Ему купила и привезла один, такой громадный, мать Философа. Сам он раздобыл где-то кусок сукна, из которого шьют шинели, и обтянул обложку. Взводный художник нарисовал карикатуры из их солдатской жизни. Философ вписал афоризмы. Муха лично неторопливо и любовно вклеивал фотографии. Альбом был предметом его особой гордости.
Дед Мороз поджарил картошки, переложил в котелок и, как только сдал наряд, понёс в каптёрку. В груди болело. Он привык. Вот только слабость совсем забодала. От перехода из холода в тепло захотелось кашлять. Он плюхнул котелок на стол. На краю лежал альбом в «солдатской шинели». «Деды» пили чай. Дед Мороз подавил приступ кашля и поспешил убраться. Голова раскалывалась. Он не помнил, как добрался до казармы. Тут уж дал волю кашлю. Вдруг ворвался разъярённый Муха и набросился на Мороза с кулаками.
— Я принёс, там картошка,— бормотал Димка, машинально закрывая лицо руками.
— Гад! Сука! — орал Муха — Ты специально так котелок поставил? Ты мне весь альбом чаем залил! Фотографии!
У Деда Мороза не было сил ни выяснять, кто прав, кто виноват, ни оправдываться. Ни держать удар. Муха повалил его на пол и начал пинать ногами.
— А ну вставай, падла,— вопил Муха.— Отвечай!
Дед Мороз и хотел бы подняться, но не мог. Стало ему всё резко по барабану. Это когда судьба бьёт тебя сапогами в бок, и удары эти гулко отзываются в голове, а плоть боли не чувствует, она в параллельном мире. Только слышит звук.
Поэтому, сколько это продолжалось и когда ввалилась в казарму вернувшаяся с «объекта» группа, Дед Мороз не помнил. Макс с Гавиком оттащили от него Муху. Димка узнал голос Макса, когда тот тормошил его и спрашивал о чём-то. Он слышал, как Макс матерился и звал Гавика на помощь.
Пилипенко и Омельчук взвалили Мороза на плечи и потащили. Так поздно в санчасти сидела только какая-то женщина, то ли дежурный фельдшер, то ли медсестра. Она было упёрлась принимать самостоятельно решение. Макс сказал, тыкая в Димку пальцем, что инфекционный же, завтра вся рота сляжет, придётся им побегать тут. Женщина сунула почти безжизненному Деду Морозу градусник. Термометр зашкалило, и это решило Димкину участь. Женщина вызвала скорую.
— Нормалёк! — бодро говорил Деду Морозу Макс.— Отлежишься в госпитале, выйдешь как новенький. Всё путём. Прорвёмся.
Димка боком повалился на носилки, закашлялся и безучастно отвернулся от товарища. Дверца захлопнулась. Димку трясло и подбрасывало в тёмном кузове санитарной машины. Ощущение было, что душа его отделилась от тела: тело считало ухабы подмосковных дорог, а душа равнодушно смотрела на это со стороны.
В госпитале его переодели и отвезли в палату. «Новенький вам тут, чтоб не скучали»,— объявил санитар, перебросив Димку на кровать. Товарищи по палате поворочались в своих койках, поворчали и затихли.
Дед Мороз лежал и смотрел в окно, вернее, на то пятно, что должно было быть окном. Временами он то проваливался в небытие, то выныривал оттуда. Приятная прохладная ладонь легла ему на лоб. И тут же под мышку сунули ледяной скользкий градусник. Он попробовал запротестовать. Медсестра вынула термометр, ойкнула и выбежала.
Резанул по глазам яркий свет. Замелькали какие-то люди. Недовольно заговорили соседи по палате. Димке сделали укол. И опять темнота и тишина. И провал окна. Дед Мороз вспотел. Тихонько вошла медсестра, потрогала своей приятной ладонью его мокрую голову и вышла на цыпочках. Димка забылся беспокойным, но настоящим сном. Первый раз за полтора месяца.
Утром другая, пожилая медсестра с резким голосом раздала мокрые градусники из стакана и напугала профессорским обходом. Но никто долго не приходил. Соседями по палате оказались три стройбатовца первого года и один, весёлый, второго года службы. У окна койка пустовала. Дед Мороз не вникал в разговоры, его мучил кашель.
Наконец к ним вошёл надменный седой человек со свитой молодых врачей. Не успел он осмотреть стройбатовцев, как дверь снова распахнулась и палату заполнила толпа весело щебечущих девушек в белых халатах. Увидев профессора, почтительно притихли, впрочем, ненадолго.
— Д. Мороз,— прочитал профессор карточку.— Ну-с, кто это тут у нас Дед Мороз?
В свите подобострастно хихикнули, девчонки дружно рассмеялись. А Дед Мороз даже не улыбнулся на знакомую ещё с детского сада шутку. Скорее бы ушли!
Но терзали его долго. Сначала профессор выстукивал пальцами, слушал фонендоскопом. Больно мял живот.
— Откуда синяки? — спросил про бок.
— Упал,— прохрипел Димка.