В столовой шумно и тесно, но ему нравится оживленная суета общепита и медленное движение очереди к рельсам раздачи. Девушки в белых высоких коронах легким движением штукатура бросают в тарелки пюре.
Когда Дмитрий возвращается с обеда, на его столе уже бушуют шахматные страсти, и белый ферзь плетет паутину интриг против старого черного короля. Сулин устраивается на свободном стуле с пухлой газетой и до двух часов читает диалог лекальщика с балетмейстером.
Шахматисты, опьянев от борьбы, кончают играть и поднимаются из-за стола. Сулин занимает рабочее место, но глаза слипаются.
«Трудное послеобеденное время, — думает он. — Надо взять себя в руки…»
В окне виднеется четырехэтажное здание школы. Крыша его и стены вдруг поднимаются в воздух, обнажая кабинеты, похожие на ячейки сот. За партами сидят ученики. Они смотрят на географическую карту, по которой ползает указка учительницы. Указка замирает в точке, эта точка начинает расти, превращаясь в экран. По экрану несутся машины, идут темнокожие женщины в белых одеждах, и мужской голос сообщает: «Аддис-Абеба сочетает в себе черты Запада и Востока…» Кажется, Сулин уже видел и слышал все это. На перекрестке в пробковом шлеме, шортах, со свистком в зубах стоит смуглый регулировщик. Он поворачивается лицом к Дмитрию, и Сулин узнает в нем шефа. Камодов грозит Дмитрию полосатым жезлом…
Он открывает глаза, испытывает стыд, остервенело бросается к заданию шефа, но в этот момент его зовут пить чай. В три часа весь отдел пьет чай. Дмитрий не в силах нарушить ритуал: коллеги не любят, когда кто-то работает в минуты застолья.
После чая появляется профорг, сообщает, что нужно рекомендовать в местком кого-то от отдела, и предлагает Рысцова. Начинается голосование.
«Большой прохиндей, — думает Сулин, вспоминая, как на уборке картофеля в совхозе Рысцов договорился с шофером и увез домой десять мешков. — Сейчас встану и скажу… Впрочем, какая разница!..»
Он голосует за Рысцова и в четыре часа, наконец, приступает к работе. Считает он лихорадочно, потому ошибается и вынужден повторять все сначала. Полшестого, собрав в папку листы с расчетами и результатами, он бежит к шефу. Камодов надевает ботинки.
— Вот, — говорит Дмитрий, протягивая папку, — все готово…
— Завтра, завтра! — Камодов не может просунуть шнурок в отверстие и нервничает. — Сейчас некогда.
Рабочий день кончился. Дмитрий выходит на улицу, испытывая облегчение.
Проходя мимо парикмахерской, он вспоминает, что собирался постричься. Через десять минут хмурая девица с бесцветными волосами, набросив на Дмитрия салфетку, спрашивает: «Обычную?» Он не знает, что имеется в виду, но кивает, и парикмахерша лениво щелкает ножницами. Временами она поворачивает голову клиента в нужном направлении, как комнатную антенну, и недовольно смотрит в зеркало.
«Она некрасивая, — думает Дмитрий, — ее никто не любит, отсюда и неприветливость».
Парикмахерша снимает с него салфетку и презрительно стряхивает на пол клочья шерсти.
Он хочет сказать ей что-то приятное, но она нажимает на грушу пульверизатора, и Сулин, проглотив одеколонное облако, затихает.
Домой он приходит в плохом настроении.
«Откуда такая усталость? — думает Дмитрий, сидя в кресле. — Ни физически, ни умственно не переутомился…»
На ужин сегодня омлет и тертая морковь со сметаной. Он ест молча, делая вид, что слушает Алису, доказывающую необходимость дачи. После ужина Дмитрий уделяет двадцать минут дочке, затем читает газеты, смотрит по телевизору довоенный фильм.
В одиннадцать вечера он располагается на кухне с бруском дерева. Этот брусок он поднял год назад на лесопилке, рядом с бурной кавказской речкой. У Сулина есть мечта: превратить кусок дерева в живое девичье тело. Это будет гимнастка, парящая в воздухе. Совершенство линий. Юность и чистота. Жизнь в каждом движении…
Стоит ему закрыть глаза, и он ясно видит фигурку, застывшую в прыжке. Дмитрий понимает, что образ, рожденный его воображением, вряд ли станет реальностью: нужен талант, профессионализм. А он — лишь жалкий дилетант. Птица на камне, атлет с гирей, голова жены — вся его практика. Но мечта не уходила. Каждый вечер Сулин собирается начать, но что-то мешает творчеству.