— Тебя… тебя похитили? — спросил он.
— Ы-ы! Ы-ы!
— И ты не можешь говорить?
— Ы-ы!!!
— Джеки… Джеки, ты только не волнуйся! — посыпались слова из трубки. — Не бойся, пожалуйста! Я сейчас что-нибудь придумаю! Мы тебя спасем, обязательно спасем, не бойся! Тебе плохо? Они тебя обижали? Ты где? Ах да, ты же говорить не можешь! Сейчас я… сейчас мы…
Я так и не узнала, что Пол собирался сделать. Внезапно вспыхнувший в подвале свет резанул по привыкшим к полумраку глазам, и на лестнице послышались тяжелые шаги.
Глава четырнадцатая
(Увези меня, папа!)
Как выяснилось, не было необходимости, дергаясь, как рыбка на крючке, судорожно заталкивать телефон себе за спину и садиться, чтобы получше его скрыть. Аронсон бы его, скорее всего, не заметил — он и меня-то с трудом видел. Он был пьян до невменяемости — еще хуже, чем вчера.
На лестнице он поскользнулся и последние несколько ступенек проехал на заду, но бутылки из руки не выпустил. Встал, вышел на середину подвала — и, явно с усилием, сфокусировал взгляд на мне.
— А-аа, сидишь… сука!
Я вздохнула с облегчением — не от его слов, а потому, что в этот момент мне удалось, нажав плохо слушающимися пальцами какую-то кнопку, заткнуть, наконец, несущийся из аппарата голос Пола.
— Сука! — злобно повторил он, по-собачьи оскалившись. Я с трудом понимала его — настолько у него заплетался язык. — И они все тоже суки! Нет, ты представляешь, что он мне сказал?! Гад, сволочь, говорит, не надо было, мол, тебя трогать — шла бы своей дорогой! Представляешь?!.. — Тут Аронсон вспомнил про зажатую в руке бутылку и сделал из нее несколько глотков. — Нет, ты представляешь?! Они тут будто и не при чем! Я ему твержу, что ты бы нас запросто заложила — а он, сволочь, говорит, сам разбирайся с ней теперь! Гад!
Под пальцами у меня был телефон. От этого становилось чуть полегче: вот она, ниточка в привычный мир нормальных людей! Сейчас… Сейчас этот тип уйдет — и я позвоню Стивену. И Биллу, и папе, и всем, до кого удастся добраться. Наверняка кто-нибудь догадается, что это я, и поймет, что я попала в беду. Пол же догадался!
Но Аронсон и не думал уходить. Вместо этого он принялся расхаживать по подвалу, то и дело прикладываясь к бутылке и продолжая высказываться. Язык у него с каждой минутой заплетался все сильнее, и мне удавалось различить лишь отдельные реплики: «Суки, сволочи… Сам, говорит, разбирайся… Будто они не при чем… Я им покажу — не при чем! Гады!..»
Телефон под рукой завибрировал. Наверное, это Пол, испугавшись, что я так внезапно разъединилась, пытался до меня дозвониться. Еще раз, еще…
Налетев на гору пластиковых штук, Аронсон со злостью пнул ее ногой, так что они разлетелись в разные стороны, и повернулся ко мне:
— Ну зачем, зачем ты явилась сюда?! Ведь все так хорошо складывалось, так хорошо! Сына моего она, видите ли, пожалела! Сы-ына, — передразнил он тонким голосом. — Да что с ним станется, с сы-ыном?! Если хочешь знать, он уже дома давно, у матери! Что я, по-твоему, изверг какой-то?! Обо мне бы лучше кто побеспокоился — ну что мне теперь делать?! Сволочи, сказали, чтобы я сам разбирался! — Я даже не успела удивиться: как так — выходит, я ошиблась, и мальчика никто не собирался продавать?! От следующей фразы Аронсона внутри у меня все похолодело: — Что я им — убийца какой-нибудь, что ли?!
В животе стало больно, словно туда кулаком ударили, рот наполнился горькой слюной… Теперь я наконец поняла, что означает это «разобраться», которое он так упорно повторяет.
Он собирается меня убить…
Он собирается меня убить — только решиться на это пока еще не может.
Убить?! Почему, за что?! Я не хочу, это неправильно!
— Избавляйся теперь от нее как хочешь, говорит — нас это не касается. А как мне от тебя избавиться? — продолжал изливать душу Аронсон. Подошел ближе — я сжалась, подумала, что сейчас он меня ударит — но он только пьяно погрозил мне пальцем. — Сволочи они, сволочи! И ты тоже, сука — зачем приперлась? Ну что мне теперь с тобой делать?!
Если бы я могла говорить, я бы сказала: «Отпусти! Отпусти, я никому ничего не скажу!» — и вообще готова была в тот момент ему все что угодно пообещать, так мне страшно было. Но я могла только молча смотреть на него и уговаривать себя не плакать.
Не дождавшись ответа, Аронсон снова побрел по подвалу, размахивая бутылкой, бубня себе под нос: «Я им всем покажу…» и то и дело поминая «сук и сволочей». Порой он проходил рядом со стоявшей у стены лопатой, и мне казалось, что он на нее поглядывает.
Меня подташнивало — чем дальше, тем больше; хотелось закрыть глаза, не смотреть на него, не видеть, не слышать…