-- Посмотрим, посмотрим... Извините, мне пора. -- Чугунни-кова встает, дружелюбно протягивает руку. -- Дорогой Пал Па-лыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спраши-вайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.
-- Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
-- Простите, не понимаю?
-- Рад, если так.
* * *
В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
-- Котя, я пришел. Оклемался.
-- Ну, молодец, -- безрадостно отзывается Васькин.
-- А ты что? Не в себе?
-- Схлопотал... от дорогой начальницы.
-- Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! -- переживает Малахов.
-- А, гори оно все!.. -- Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. -- Давай позанимаемся!
Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия прохо-дят в тайне.
Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.
-- Ну, давай, -- решается Васькин и старательно берет несколь-ко аккордов:
"Надежда -- мой компас земной..."
Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.
-- Как-то ты ее не так, Котя... не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, -- Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. -- Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
-- Глядеть-то оно просто...
Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.
-- Ну, никак! -- горестно удивляется он.
-- Ничего, Котя. Сегодня не в настроении... -- Малахов утеша-ет, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа про-сит.
* * *
Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы -- все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей -- только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.
На диване лежит дочь Чугунниковой -- Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.
-- Как приятно видеть тебя дома, -- заглянув в комнату, гово-рит Чугунникова. -- Если не заболела.
-- Нет.
Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.
-- Поругалась со своим мальчиком? -- спрашивает она из коридора.
-- У "моего мальчика" есть имя, и ты его знаешь.
-- Да, -- легко улыбается Чугунникова. -- Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.
-- С ним я не поругаюсь никогда.
Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.
-- Леночка... -- осторожно начинает она. -- Я не стесняю твоей свободы... Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но... не нашего круга, согласись.
-- Наш круг -- разряженная публика в Торговом центре? -- не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.
-- Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? -- спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. -- Не пере-дергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец...
Лена резко поворачивается на диване.
-- Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!
-- Почему? -- поднимается с дивана Чугунникова.
-- Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!
-- Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость... -- Чугун-никова старается заглушить нарастающую тревогу. -- Жаль, что ты не...
-- Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!
Удар сокрушительный -- ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.
-- Но вот его фотография, -- мертвым голосом произносит она. -- Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы...
-- Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? -- Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. -"Наш дивный дом в Барвихе"!..
Мать сидит оглушенная, молчит.
-- Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.
-- Мерзавка... -- без выражения произносит Чугунникова.
-- А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: "Вот здесь ты училась ходить...", смотрела на чужой дом... До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!
Чугунникова отзывается не сразу.
-- О том, что ничего... ничего этого не было... -- скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: -- Тебе нужна правда?
-- Да. Что с отцом? Кто он?
-- Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский... Мы должны были расписаться. И тут... тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком... то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. -- Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. -- Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.
-- Ты так специально? Чтобы стало больнее?
-- Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..
-- Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! -- в голосе Лены и жалость и презрение.
-- Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия... Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима...
-- Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! -показывает Лена на фотографию.
-- Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с про-черком в графе "отец". Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно... Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.
-- И ты год за годом, год за годом... Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? "Папин письменный стол", "папино кресло", "папина фуражка", "папин стакан", "папин день рожде-ния", "наша фамилия", "традиции семьи", -она останавливает-ся, задохнувшись. -- Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!
-- Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! -- Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. -- Эту рухлядь -- вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда -- стенку... Сюда -- угловой диван... Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?
-- Где ты наберешься денег...
-- Не твоя печаль! Все сделаю! -- на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, "покупая" дочь.
-- Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? -- медленно спрашивает Лена. -- Раз не было генеральского наследства... раз ты не продавала громадную дачу... а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем... шубы покупаем... за бешеные деньги встречаем Новый год...
-- Разве это бешеные, дочурка? Бешеные -- когда совсем другое число нулей.
Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.
-- Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата... Мама?!
* * *
Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удер-живать материал в рамках служебного расследования?