— Да вы, Ваше Высокородие, плохой кусок взяли, вот этот лучше, потчевала его Варвара Гавриловна Власова…
— Да, нет, мне все равно… У меня зубы еще хороши… Не в том говорю дело… А он забрался, куда вы думаете?
— Куда? Спросили все в один голос…
— Но как думаете?
— К гимназистам, реалистам что ли? разгадывал Власов…
— Бери выше… Он забрался в Монастырь Законоспаской Пустыни… в эту чистую Обитель, и ну там проповедывать, что Бога нет….
Все ахнули бывшие за столом… На время утка была забыта, жевание прекратилось. Рты были открыты… И неподвижные глаза смотрели на дивного рассказчика.
— Это в монастыре-то против Бога…
— В обители-то иноков….
— У отца-то Серафима! в один голос повторяли муж и жена Власовы.
— Да! воодушевившись, продолжал полицмейстер, видя, что это производит впечатление. Он даже увидал слезу, текущую по щеке Варвары Гавриловны.
— Из монастыря прислали донесение прокурору, и мы сделали обыск. Утром. рано пришли мы к нему. «Где ваши вещи»? спрашиваем.
— Это в монастыре-то сделали вы обыск, заинтересовался Власов…
— Нет, из монастыря он уже убежал… здесь у нас под руками.
«Вот, говорит, вещи», показывает нам на пустую корзину, а сам сидит, что-то пишет, на нас не глядит. Смотрим, какие-то цифры… «Это что вычисляете»? спрашивает прокурор. «Вычисляю, говорит, движение кометы, небо, говорит, для меня интереснее земли».
Тут мы окружили его, молодца. Изволь отвечать. «Я, говорит, готов». И на все вопросы — не знаю, да не интересуюсь. Ничего не показал, но мы все знаем, конечно.
Вот какой хитрец и негодяй, человек продувной. Жандармский офицер сказал, что голова у него не в порядке… А я думаю, просто, прикидывается… Мы видали таких…
— Эка беда, эка беда! Говорила Варвара Гавриловна. Поистине верно сказывал мне один подвижник, «кого, говорит, Бог хочет наказать, сначала отнимет разум». Вот верно, святая истина!..
— Теперь как же вы с ним поступите, спросил с влажными от умиления глазами Власов, наливая себе и почетному гостю по стакану вина.
— Под строгим надзором пребывает… А и народ же! Тут вы знаете, есть такой несуразный, хотя и добродушный человек, некто Печорский. Все возится с газеткой.
— Он, кажется, с женой не живет, заметила Варвара Гавриловна…
— Да. Так вот он на днях поместил… Смотрю, глазам не верю… Объявление в газете (не знаю, как это я не заметил и разрешил).. Читаю: «Опытный репетитор Пеньков преподает все науки, философию, политическую экономию, в объеме средних учебных заведений».
Вы обратите внимание на этого человека. Его выслали из столицы, он убежал из монастыря, как Гришка Отрепьев; у него обыск и он печатает объявление: Пожалуйте мол ко мне гимназисты и реалисты. — Мы, конечно, приняли меры, никаких уроков, нигде и никогда он не найдет.
Такова была беседа о Пенькове у Власова; и подобные же разговоры происходили и в других благочестивых домах губернского города.
Они были вызваны внешними условиями в жизни Пенькова. Он вышел из лесного Института, поступил в монастырь, вернулся в город, и захотел найти уроки.
Все это было очень странно с точки зрения обывателей и начальства.
Да и прокурор Зеленин, просвещенный человек, с красивыми бакенбардами, любивший рассказывать анекдоты о том, как один бедный молодой человек добивался взаимной любви от какой-то княжны и, наконец, сорвал цвет наслаждения…
«Вот знаете каков», восторженно говорил прокурор, потирая руки от удовольствия; в суде же он чаще всего говорил о красном петухе, которого выпускал из-за угла какой-нибудь злоумышленник в мирной обломовке…
Во всех других отношениях Зеленин чрезвычайно походил на других людей, за исключением разве того, что чрезвычайно нравился дамам.
Так вот этот Иван Ник. Зеленин получил намедни замечательное письмо из монастыря Законоспаской Пустыни, от одного монаха священника, который, овдовев, посвятил свою душу Богу…
«Раб Божий, отрекшийся от Мира, решаюсь выступить перед Вашим Превосходительством с этой жалобой во имя благочестия, без которого погибнет род человеческий… Прямо перейду к описанию событий, приводящих в трепет сердце и в смятение душу.
Был у нас Степан Аркадьев Пеньков! Злобный дух в образе человека! Он овечкою к нам явился, кроткий. Пришел в церковь Успения Владычицы Божией Матери, и молился, и плакал, глядя на иконы и воздевая руки к царским дверям. Потом явился, мрачный, к отцу Игумену, кроткому Старцу и сказал: „в вашем храме отдохну я от тяжести мира; в лице же твоем, Отче, вижу я черты родного отца моего“. И залился слезами, и обнял отца игумена… „Прими меня под сень твою, блудного сына, бескровного“, говорил он.