— Ну, покорно благодарю. Если не выдержу теперь, я плюну и поступлю на службу. Вот давай об этом хлопотать.
— Нет! Я более, чем когда-нибудь люблю науки. Смотри на эти интегралы. Какое дивное чернокнижие, какие волшебные знаки. Я — маг, и душа моя ведает блаженство. Пусть бунтуют стихии и бури кругом и злой рок угрожает нам, люби природу и живи для истины. Гляди, вижу я движение луны и чудные белые горы ее снятся мне в волшебных лучах… А там солнце, окруженное зодиакальным ореолом…
— Я удивляюсь тебе, говорил Остроумов. Золотая твоя голова и она заражает меня. Я захотел тоже математики. Дай-ка мне задачу…
— Возьми и реши. Вот дана в мире где-нибудь пирамида, из золотых линий составлена она… Поверхность ее дана и угол между ею и основанием, вычисли, друг, площадь красивой шестиугольной фигуры, лежащей в основании.
— Эка поэзия, ладно, ладно, вычислю…
Не то думала Настасья Топоркова, слушая из.= другой комнаты разговор друзей.
«Несчастна я. Вышла в молодости замуж. На второй же день разругались. Негодяй! Гнусными словами оскорбил меня. Сколько он меня преследовал… Один Бог знает. Наконец, где-то он сгорел от вина… Я стала свободна. Другого нашла. Получал шестьдесят руб., столоначальником был в контрольной палате, жили десять лет вместе, лучшие годы, сына имели… Подвернулась злодейка, обворожила его… Несчастная! Женила таки на себе… И все теперь колют мне глаза. Живут в двухэтажном доме…
Вчера Параскевья рассказывала, что принесла ему уже другого щенка. Чего не перенесло мое сердце! А кто это видит. Один Бог. И думала, что услышал Он мою скорбь. Нашла квартиранта. Как хрусталь — его душа.
Уж понадеялась я, что устрою свою жизнь, будет служить, может быть и замуж возьмет. Этот уж не обманет и не оскорбит, он на женщин не глядит, серьезный, ни на возраст, ни на смазливость. Опять беда: места никакого ему не дают, да и не думает он об этом. Куда-нибудь в волостные писаря поступил бы, везде ведь люди живут, он же пишет хорошо».
Таковы были думы Настасьи Топорковой. Куда они повели бы ее, мы не знаем, потому что прерваны были они стуком в двери.
Она открывает их и видит пред собой какого-то странника с котомкой. То был Арсений. Глаза у него ввалились, лицо грустное. Он, видимо, устал и чем-то озабочен.
— А, брат Арсений! Здорово, милый, садись. Я уж давно хотел послать глобус твоему сыну Николаю. Учится ли он?
Арсений молча снял котомку, разделся, помолился на иконы и всем поклонился присутствующим, по очереди, и Пенькову, и Остроумову и Настасье — хозяйке.
Сказал «здравствуйте». «Насилу то я нашел вас, Степан Аркадьевич. То туда то сюда показывали».
— Здорово, здорово. Самовар поставь Настасья.
Остроумов встал и сказавши: «я зайду другой раз», ушел.
— Но живы ли родители мои, здоров-ли старик наш, мудрый Аркадий и мать Устинья?
— Живы! Что им будет. Привыкли да живут. У них деньги есть, все нанимают, как господа, вот нашему брату так плохо.
— А что?
— Да ведь как? То неурожай, то скот падает, тут лошадь околеет.
— Вот пришел посмотреть, как вы поживаете.
Арсений был удивлен и смущен, видя бедность Степана. В маленькой грязной комнате он живет на краю города у огородника. Посреди комнаты чугунная печка с черной трубой.
Сам он такой худой, видно нигде не служит, под судом, видно, народ правду говорил.
Поэтому, когда Степан, взяв топор, вышел дров поколоть для железной печи, чтобы комнату сделать потеплее для брата, Арсений немедленно, взглянув на пожилую женщину, спросил ее: «ну что он служит?»
— Нет, он уроками живет, ответила, немного смутившись, Настасья.
— Много наживает?
— Да, ничего, хватает.
— Водку-то не пьет?
— Нет.
«Ну хоть это хорошо», думал Арсений.
— Вы, только не знаю, как вас величать, не сказывайте ему, что об нем спрашивал я.
— Да, нет, улыбнулась Настасья.
Арсений, не мог придти в себя. Он был ужасно поражен бедностью Степана.
«Ведь можно же под судом быть, но так жить бедно; хуже нас живет, а сколько об нем говорили, учен да учен».
Напились чаю братья.
Степан одно говорил: «учить, учить надо детей, вот ужо я книг пошлю с тобой и глобус». Арсений только удивлялся. Сходил он к вечеру в баню, переменил рубаху, надев красивую, ситцевую; и поуспокоился немного, но все же не может в толк взять, что господа у них так хорошо живут, а он, его брат, как нищий, а учен не менее.
Наступил вечер. Звезды показались на небе.
Арсений, улучив минуту, когда Настасья куда-то ушла с узелком, заговорил со Степаном.
— Степан Аркадьевич, не извольте на меня сердиться, вы бы того, поступили бы на службу, а то очень уж плохо мы живем, то корову медведь съест, то неурожай, то волки шкуру с овцы сдерут, подати опять же, земли опять мало, местность лесистая. И старик-то отец тоже говорит, служить бы, служить бы. У нас хорошо живут в городе жалованные люди.