— Ах, брат Арсений, я готов бы вам помочь, и служить бы готов, да, друг, на звезде ведь мы живем. Если встать на луну, земля звездой прекрасной на синем небе покажется. И вот не могу служить я. Учиться и учить нужно, искать повсюду Бога живого.
Арсений не знал, что сказать на это, что и думать. «Видно переучился он» и грусть, и тоска овладели сердцем его.
— Конечно, у Бога хорошо, наконец сказал он вслух, да житье-то наше очень плохое. И отец-то говорит, и мать также, что довольно бы уж учиться для крестьянина. К чему, еще заучишься.
— Нет крестьян и дворян на земле, друг Арсений, есть люди, живущие под небом голубым на дивной земле. И долго говорил он, и чем больше, он говорил, тем тяжелее стало на душе у Арсения. И он поднялся на полати и лег там, вздыхая.
Через несколько дней Арсений, надевши пальто Степана Пенькова на свои плечи, взявши в санки что было можно, в том числе и глобус (хоть шерсти клок, думал он), обратно отправлялся на север, в те отдаленные леса.
На душе у него кошки царапались. «Что скажут брат Василий и сват Егор? Скажут, Арсений-то хотел воспользоваться чем-нибудь у брата, и вот шиш привез. Дурак! Девятьсот верст попусту сделал».
Было дело к вечеру… Арсений вошел в одно село… Там было заведение, где веселье течет рекой… Туда он вошел и спустил там и пальто, и глобус… Так последний и не попал в руки сына Николая…
Уже поздно ночью, шатаясь, вышел он из села… А блестящая луна лила свои лучи… Земля казалась оттуда большим красным кругом — планетою.
А не знаем мы, думала ли луна о тоске Арсения.
Придаш
В те годы был я молод и силен. Глядя на звезды, ходил и по селам и деревням, не бояся ничего. Гармоника моя звонко играла, кудри же прельщали дев величавого севера. Звери и птицы дружны были со мною. Серый волк часто перебегивал мне дорогу, съискоса глядя на меня маленькими глазами.
А медведь, отшельник лесов, молча уходил от меня, видимо не желая никаких мне неприятностей. Да что говорить? Бодро я жил… Только раз печаль коснулась моего сердца… Это было давно. Я шел в отдаленную деревню, Сейты, чтобы послушать слепого сказочника Вонифатия.
К нему я шел; дорога лежала через село Придаш. Пересекши сосновый бор, по речке Пожег, пришел я в это село и, идя по улице, долго глядел, в какую бы избу войти мне и где бы дать отдых утомленным членам.
Наконец одна избушка над ручьем, покрытым теперь снегом и льдом, приветливо взглянула на меня своими небольшими окошками.
Подошел я к ней. Поднялся на новое крылечко. Ступеньки скрипели под моими ногами. Стряхнувши снег с валенок, вошел я в теплую избу. Перекрестился, глядя на старые иконы, поклонился молодой хозяюшке, которая сидела в красном углу и пряла кудель. Рыжеватые волосы ее вились в кудри, лишь отдельные локоны окаймляли белую шею. Золотистые брови красиво вырисовывались над остро светящимися, как звезды, глазами. Она пряла и тихо пела. Когда я остановился у порога, она сказала звучным голосом, звенящим, как серебро: «добро пожаловать, погрейся, отдохни, вьюжно ведь на улице-то, у нас же тепло в избе».
— Да надо отдохнуть, долго я шел темным бором, и вьюжно там, и немые сугробы глубоки, здесь же у вас уютно и светло.
— Откуда ты будешь, служивый? Из службы ли — к родным путь держишь, или на службу идешь, оставив молодую жену лить слезы беспрерывно.
— Нет, гуляю по свету я сам по себе, по доброй волюшке, молода жена не плачет по мне, и малы детушки меня не ждут.
Красивая хозяйка на меня хитро взглянула, и взор ее проник в мое сердце.
— Ведь часто так говорят бурлаки молодые, так постоянно повторяют, нет де у них молодой жены… А наши сестры дуры и верят этому…
— Правду говорю я… Дома у меня только старик отец. Он один обо мне тоскует, о безумном сыне, и глядит в слуховое окно старческими глазами и ждет кормильца сына в родной дом.
— Если так, добрый молодец, то скажи же мне, чего ищешь ты по селам, и деревням, и зачем в вьюжную погоду пересекаешь дремучие темные боры, где ходят только дикие звери? Также скажи, как тебя звать и величать… Меня же зовут Анастасия Степановна.
— Анастасия Степановна! Хожу я, чтобы видеть, как живут добрые люди, какие сказки и песни рассказывают и поют по глухим деревням и по большим селам на перекрестках дорог. Зовут же меня с детства — Аркадий Феофилактович, по прозванию Съимдорса.