Построил Мили-Кили лавку из крепких бревен, нанял ученого медведя в приказчики. Медведь был очень разумен (кто продавал его, уж не нахвалился). Даже говорить умел, по крайней, мере, одно слово произносил: «ладно».
«Вместо приказчика и ночного сторожа держу я одного медведя. Это дешевле», думает Ей Морт.
Верно, ни один вор не смел теперь входить в лавку Мили-Кили, боясь Мишки. А медведь стоит у прилавка и торгует. Приходит покупатель за красным товаром. «Сколько стоит этот платок, Михаил Степанович?»
— Ладно, отвечает медведь.
— Бери три копейки.
— Ладно.
Хоть воров не было, лавка быстро опустела у приказчика, ученого медведя. Сам хозяин Ей Морт по миру пошел.
Идет печальный Ей Морт, Мили-Кили, в лесную глушь. Идет без дороги, куда глаза глядят, перелезает через дубье-колодье. «В детстве слыхал я, думает он, что в лесу де живет мудрая старуха. Научила бы она меня, как жить на свете. Больно тошно мне без разума, бесталанному».
Идет он через дебри густые, и чем дальше, тем темнее становилось в дубраве. Вдруг избушка показалась между деревьями.
Испугался Ей Морт, не знает, войти ли туда, или бежать назад.
Но в окно вещая старуха увидала его. «Иди, иди, Мили-Кили, давно жду тебя. По книгам было видно, что придешь ты».
Вошел через крыльцо в избушку Ей Морт, ищет глазами иконы в углу, но углы были пустые.
— Садись, садись, говорит костлявая старуха. Знаю, зачем пришел. Не умеешь жить, таланта не имеешь. Вот садись сюда к столу. Да попей это питье (из разных трав составлено). Талант у тебя проснется.
Обрадовался Ей Морт, сел к дубовому столу и выпил сразу весь жбан какого-то очень горького напитка…
И тут же уснул глубоким сном.
Много дней и ночей он спал, пока мудрая Иома не разбудила его ударом клюки.
Проснулся Мили-Кили и ищет чего-то глазами. — «Знаю, знаю, говорит старуха. Ты ищешь трехструнной арфы… Вон она висит на гвозде, для тебя приготовлена бери ее и иди. Через три года ко мне понаведайся».
Идет Мили-Кили, озаренный блаженной улыбкой. Он играет на чудесной арфе. Птицы кружатся над ним, серые волки идут около него, кроткие, как ягнята. Ручей уменьшает свой звон, наслаждаясь музыкой Мили-Кили.
Деревья закачали своими вершинами, вспомнив лучезарные прежние сказания.
Один мудрец, ученик Пама Бурморта, живший в келье своей одиноко, услыхав музыку Ей Морта, воскликнул:
«Ах, милый Чайбайабос, тебя вспомнил я опять!
Твоя музыка, как детские дни мои, улыбкой радости озарена!
В твоих песнях нежная страсть разлита, и мечта глубокая…
Они меня посещали в юные годы мои! Слушая звуки твои, чувствую неизъяснимые прелести теплой весны и знойного лета.
Лето знойное наступило в жизни моей, и плачу я о тебе, Чайбайабос, как о друге юности.
И вот теперь Мили-Кили разбудил спавший твой образ в сердце моем.
Пой дитя, пой золото! пусть ручей Лики-Лики дивится тебе и со вздохом просит музыки твоей! Пусть птицы плачут с тобою, и белка Шурушакша мечтает на ели».
Так говорил мудрец, ученик Пама Бурморта, сидя на пороге белой хижины своей и глазами провожая лесного музыканта…
Пришел Мили-Кили в свою деревню, в изорванной одежде и с арфою в руке. Засмеялись все соседи, увидавши его. «Вон идет Ей Морт, что-то поймал он в лесу».
Но вот Мили-Кили заиграл тихие, грустные песни, и вытянулись лица у всех. Соседки руки приложили к щекам, а мужики повесили головы. Печальные думы посетили их о жизни и смерти, и о не сбывшихся надеждах.
— Полно тебе, Ей Морт; утешь нас, сказал старик Марко. Грустью наполнил ты нашу душу…
И заиграл Мили-Кили игриво-радостно. И заплясали дети, а за ними подростки и девы молодые, а затем молодухи и бородатые мужья… Седые старцы в пляс пустились, пока не прекратил своей игры Мили-Кили.
«У колдунов, видно, был он в лесу дремучем, у мудрецов Пама Бурморта, и научили его там чародейству», все так сказали до единого.
Славен стал Ей Морт. На вечерах платили ему деньги и на девичниках, и утешал он игрою великий север… Да плохо быть музыканту без разума.
Была девица в деревне Дав, Альтиари по прозванью… бледноликая, молчаливая, дикая, как серна, глаза же у ней были голубые, в них отражались красоты природы. Волшебное царство, казалось, в них обитало и неизъяснимое наслаждение.
Полюбил Мили-Кили красивую Альтиари. Та же была своенравна и ревнива. И изорвала она две струны его арфы, чтобы не ходил он по вечерам, не глядел бы на других девушек, не любовался их красотою щек и стройностью стана. Несчастен стал с одной струной Ей Морт. Обеднел он, и отец, мудрый Григорий, прогнал его из дому (со двора).