Легко себе представить, с какой готовностью Август взялся воскресить этот забытый обряд. "Тарентинские игры" имели все требуемые данные для того, чтобы сделать из них то грандиозное искупительное торжество, которого народ требовал в видах избавления от кошмара угрожающего светопреставления: они сами по себе были искупительным торжеством, они были уже приурочены к истечению отдельных веков Сивиллиной песни, они правились, наконец, в честь того же Аполлона, который был покровителем и Августа, и истекающего десятого века. Оставалось определить в точности год истечения этого века; толкователи Сивиллиных книг, по неизвестным нам соображениям, решили, что таковым будет 23 год. На этот год игры и были назначены; очень вероятно, что Август потому поторопил свадьбу Марцелла и Юлии – жениху было всего 17, невесте всего 14 лет, – чтобы, по развитым в предыдущей главе причинам, приурочить вековые игры ко времени рождения ожидаемого наследника. Когда же эта последняя надежда не оправдалась, когда вместо обещанной народу радости последовала болезнь и смерть императорского зятя, мысль об искупительном торжестве была оставлена.
Навсегда или только на время? На этот вопрос трудно дать определенный ответ; во всяком случае несомненно, что через несколько лет о ней заговорили опять. Юлия, по истечении предписанного обычаем времени вдовства, была выдана императором за энергичного М. Агриппу, которому она вскоре – в 19 г. до Р. Х. – родила сына; с другой стороны, парфяне без войны признали себя побежденными и выдали Августу орлов Крассовых легионов, так что и с этой точки зрения пророчество Сивиллы могло считаться исполнившимся. Неприятно, разумеется, было то, что срок вековых игр был, собственно говоря, упущен; но этому горю можно было пособить. Квиндецимвиры, проверив сложные (м. пр. и астрологические) расчеты, на основании которых конец десятого века был приурочен к 23 г., нашли в них ошибку; по исправлении этой ошибки оказалось, что началом новой эры должен быть признан не 23, а 17 год. К этому году и стали готовить неслыханные по своей пышности "вековые игры".
Об этих играх мы имеем довольно определенное представление: о них упоминают не раз позднейшие авторы, к тому же в 1890 г., при регулировке Тибра, были найдены официальные документы, сюда относящиеся, – указ императора квиндецимвирам и два постановления – с точным описанием ритуала. Вестники приглашали народ к участию в торжестве, "которого никто никогда еще не видел и никто никогда более не увидит"; с 31 мая до 3 июня длились празднества, происходившие непрерывно днем и ночью, причем чередовались жертвоприношения различным богам, драматические представления в театрах, угощения, процессии под звуки торжественных славословий и т. д. Из богов особое почтение было оказано Земле и Паркам, что объясняется искупительным характером праздника: им принадлежал запятнанный грехом род человеческий, их следовало вознаградить за то, что они милостиво отпустили его из-под своей власти; но кроме того, были почтены боги-покровители римской державы Юпитер с Юноной, затем покровитель истекающего века Аполлон с Дианой и наконец богини-заступницы рожениц. Можно себе представить, с какой благодарностью помолился бы народ этим богиням, если бы торжество состоялось в 23 г., после благополучного рождения "вожделенного младенца"!
С особым интересом прочли мы в новонайденных документах слова: "По окончании жертвоприношения двадцать семь отроков, сыновья живых отцов и матерей, и столько же дев исполнили кантату; кантату написал Кв. Гораций Флакк". Эта кантата нам сохранена; она издается в собраниях стихотворений нашего поэта особо под заглавием carmen saeculare. He будучи вполне свободной от недостатков, обыкновенно присущих таким кантатам, эта песнь тем не менее производит приятное впечатление своим радостным, праздничным настроением. Им дышит уже первый привет – привет солнцу:
Оно же царит во всей остальной оде. Всем богам праздника воздана честь; с народа сложена томящая обуза. Смелее смотрят участники торжества навстречу грядущим временам:
"Боги!" – взывают они, -
Это, хотя и в более сдержанных выражениях, то же чаяние приближающегося золотого века, как и в вышеприведенной эклоге Виргилия: возвращается Сатурново царство с его довольством, возвращается и дева-Правда со свитою своих ясных сестер. Исполнилось ли это предсказание?.. Было бы странно и спрашивать об этом. Дева-Правда осталась в небесной лазури, где она пребывает и поныне; что же касается человечества, то хорошо бы и то, что, благодаря радостному искупительному торжеству, оно надолго освободилось от того пугала, перед которым оно трепетало до тех пор – от первого в летописях истории "светопреставления".
Про нечистую силу
I. Счастлив тот, кто, дожив до преклонных лет, угасает тихой и безбольной "естественной" смертью: его душа, состарившись вместе с телом, спокойно улетает от мира живущих, она рада вкусить вечный покой на бледном лугу подземной обители. Но горе тому, кто в цвете лет, не утолив своей жажды жизни, пал жертвой вражьего кинжала или вражьей болезни; горе ему и горе нам, его односельчанам или согражданам. Нет мира его душе: не хочется ей, сильной и здоровой, удалиться к туманным берегам Ахеронта, ее непреодолимо тянет к нам, к той чаше жизни, от которой ее насильно оттолкнули; она пребывает среди нас, оскорбленная и озлобленная, завистливая и мстительная, и будет пребывать до тех пор, пока не исполнит положенного ей роком числа лет или пока мы путем сильных чар не заставим ее от нас удалиться. Днем она, заключенная в своей гробнице, тихо сторожит прах своего бывшего тела; но пусть только Луна, царица теней, взойдет над опустевшими дорогами с их курганами и памятниками – и освобожденные души в ночном ветре мчатся к обители живых. Собаки издали чуют их приближение и дают знать о нем зловещим воем; обыватели боязливо жмутся в своих жилищах, боязливо хватаются за припасенный на всякий случай серебряный амулет "от всякого поветрия и всякой напасти". Теперь небезопасно выйти на улицу, небезопасно и произнести имя – свое или близкого человека; окружающий воздух насыщен немилой и неласковой "нечистой" силой. Она и хочет, и может вредить: лучше не возбуждать ее внимания, показываясь ей или произнося имя, которое могло бы дать направление ее злой воле и злой мощи. Пусть себе тихо бродит в ночной мгле, пока утренняя заря не загонит ее обратно туда, откуда она пришла.
Не бойтесь: друг не произнесет вашего имени в присутствии нечистой силы, но – не произнесет ли его враг именно с тем, чтобы вам повредить? Опасность тут несомненно есть, но небольшая: могут не услышать, могут не запомнить, – наконец, от слабой напасти и амулет спасет. Есть средства подействительнее: знают их люди сведущие, колдуны и колдуньи. Эти средства, очень разнообразные, имеют все одну цель: подчинить нечистую силу воле человека, заставить ее действовать по его указаниям. Письмена сильнее слов, формула заклятия сильнее вольной просьбы, металл сильнее лоскутка бумаги; из металлов же наиболее родственный умершим – свинец, этот мертвец среди металлов, немой, тяжелый и безжизненный (т. е. неэластичный). А чтобы лихая молитва наверное была прочитана кем следует, ее нужно зарыть туда, где обыкновенно пребывает зловредная душа. Когда в правление Тиберия благородный Германик умирал от таинственной болезни, его друзья приписывали его смерть чарам его врагов и в числе доказательств приводили – как рассказывает Тацит – найденные ими "зловещие формулы и заклятия с именем Германика, написанные на свинцовых пластинках".