Это чудо сгладило облом с пивом, и даже привело Наташкиного папу в восторг, которым он потом долго и радостно со всеми делился.
Ну, вот и всё, что можно вспомнить о нём хорошего.
У вас, наверное, уже давно возник вопрос: почему я с таким злобным сарказмом и без обиняков пишу про этого ублюдка? Чернуха какая‑то, хоть это и правда, но всё же — зачем?
Когда умерла его мать, то во время похорон на пути к могиле, процессия притормозила, чтобы перехватиться и нести дальше. И тут старший сын с возгласом: «Что ж так медленно‑то?! Если не можете, я свою мать один допру!» — подсел спиной под середину открытого гроба и, выхватив, таким образом, его из рук несущих, помчался, виляя среди изгородей и могил к родовому участку. Несчастная покойница, всю жизнь переживавшая за этого выродка, и здесь — на своем последнем пути чуть было не вывалилась из гроба, вскидывая будто живыми руками, и заваливаясь то на один бок, то на другой. Тащить он, конечно, не дотащил — устал, перехватили, но нервы всем участникам процессии потрепал изрядно. На поминках Борис, как следует выпил и было громко запел. Но к тому времени многие подросли… Дядю Борю вежливо вывели в подъезд, надели на него пальто и зимнюю шапку, дали в морду и вытолкали на улицу. Марусю, было за ним поскакавшую, остановили на пороге. На этот раз она следом не пошла…
Чудовище было явным генетическим сбоем. Может это какое‑то психическое расстройство? Впрочем, возможно, что тюрьма так сильно съездила ему по мозгам. Или алкоголь.
Да, какая разница!
Оно издохло в 64 года, покалечив жизнь жене и двум дочерям, которые пережили его совсем ненамного.
Интересно: дядя Боря мучает чертей на том свете, или они его?
«— Зачем живёт такой человек!» — воскликнул один из героев Достоевского.
У меня ясного или однозначного ответа так и не появилось.
Тётя Оля
Приблизительно в шестьдесят лет тётя Оля очередной раз вышла замуж. Ну, не совсем вышла, а просто к ней прибился совершенно седой, здоровущий и крепкий на вид дедушка, участник Великой Отечественной вой-ны из Москвы Григорий Васильевич. Он был одинок, и судьба каким‑то образом занесла пенсионера-ветерана под Тулу, в почти забытую и Богом, и властью деревню.
От первых четырёх мужей тетя Оля родила четверых детей, которые давно выросли и разъехались. Раз в месяц кто‑то из них приезжал домой и помогал своей престарелой, но шустрой матери. Чаще всех навещала дочка, а три сына, как и бывает частенько, не очень‑то баловали маменьку. Но та никогда не унывала и справлялась сама. Была она задорной, с ироническим складом ума и чувством юмора. Потрясающее воображение позволяло ей рассказывать удивительные истории не только из своей деревенской жизни, но и случаи и события из жизни всех живущих в округе. Не знаю, как только она их в таком количестве выдумывала, но делала это очень умело и даже, можно смело сказать, талантливо. Всё ею так ярко и образно нарисованное казалось мне несомненною правдой, да оно, может, правдой и было, но только до тех пор, пока в рассказах не появлялись русалки, водяные, домовые, вурдалаки, душители и прочие представители нечистой силы. Тем более в сюжетах все эти твари являлись то комсомольцами, то партЕйными, а то и передовиками и ударникам социалистического труда. Я, младший школьник, конечно, очень бы и хотел всему этому верить, но моя трезвомыслящая и критически настроенная бабушка мешала и периодически, в самый разгар чудесного таинства, резко и безапелляционно прерывала повествование беспощадной репликой: «Да будет врать‑то!»
Тётя Оля, странным образом, вовсе не обижалась, а только выпучивала глаза и, крестясь, тотчас страстно объявляла: «Ей Богу, Ксеня!»
Как и её новоявленный муж, мы были из Москвы. Моей бабушке она приходилась троюродной сестрой, и приезжали мы с июня по сентябрь уже несколько лет. Так всё лето и жили в одной избушке в две комнаты. Электричества ещё не провели, а и позже, когда провели, то отключали по десять раз на дню. Так что вечера проводили при керосиновой лампе, с прыгающими тенями и шуршанием мышей по стенам, в бревнах под обоями, которых, прихлопывая ладонью, тётя Оля ласково называла «мышаточки». Она и поганки в лесу звала «поганьчики». Всё у нее было по-своему и хоть немного, но навыверт.