Вышли на мост, перешли его, прошли тут улицу, в конце которой стояла фабрика, где жил крестный, и подошли к воротам. Дворник спросил, кого им надо; Матрена сказала.
– - Он в трактире, у Нагайкина.
Пошли в трактир. Трактир был набит фабричными, проводившими здесь свои праздники. Одни сидели пьяные, другие навеселе. Павел был подвыпивши. На их столе стояли полбутылки, чай, калачи и печеные яйца. С ним в компании гулял рябой, белоглазый парень, у которого волосы на голове и бороде были белы, как лен. Парень сидел, положивши обе руки на стол, и, уставившись на него пьяными глазами, говорил:
– - Я тебя угощаю, а ты пей. Любишь ты меня али нет?
– - Ну люблю, ну? -- говорил Павел, и на его устах сияла его постоянная улыбочка.
– - Ну и пей, больше никаких… Я за все отвечаю, и тебе нечего разговаривать.
Увидавши Матрену и Макарку, Павел, видимо, обрадовался; он живо встал им навстречу и воскликнул:
– - А, мое почтение! землячка с крестником! Добро жаловать.
Он ушел из-за стола белокурого и занял новый стол. Белокурый обиделся и, кидая ему выразительные взгляды, качал головой. Павел не обратил на это никакого внимания и стал угощать Матрену и Макарку. Он предлагал "монашке" выпить, но та отказалась. Остановились на одном чае и сухарях. И два часа пили чай, слушали пьяную брань и песни, дышали табачным воздухом. У Макарки закружилась голова, и ему стало казаться, будто бы он сам выпил. Когда чай кончили, Павел пошел их провожать. Хмель еще не прошел у него, и улыбка играла на его губах. Он говорил:
– - Я всегда могу вас принять… и угостить… Приходите ко мне в любое воскресенье, и я не только чаю, а чего хошь -- не пожалею.
– - Много довольны, -- говорила тетка, -- нас навещай.
– - Не забуду, приду. Будь покойна. Крестник! навещать приду… На тебе семитку, подсолнухов купишь.
Матрена и Макарка опять вернулись на фабрику. В спальне его ожидал Мишка; только Макарка вошел, как Мишка бросился к нему навстречу и заявил:
– - А мы за заставой были.
– - С кем?
– - С Похлебкиным. По луговине ходили… лежали, как в деревне!..
– - Ну? -- с загоревшимися глазами воскликнул Макарка.
– - Сейчас умереть! Очень хорошо… Хошь, в то воскресенье пойдем?
– - Пойдем, -- согласился Макарка.
XII
В следующее воскресенье Макарка, напившись у Матрены чаю, побежал к Мишке; Мишка как встал, так и ушел к отцу в кучерскую. Отец Мишки, Василий, высокий, жилистый мужик с бородою клином, ходивший всегда в розовой рубашке и холстинном фартуке, брал Мишку по праздникам к себе пить чай и давал семитку на ситничек. Мишка тоже отпил чай и сидел на отцовской койке и глядел, как отец с кучером режутся в шашки.
– - Пойдем, Мишка? -- несмело спросил Макарка, боясь, как бы отец его не остановил.
– - Пойдем! -- ответил Мишка, быстро соскальзывая с койки.
– - Куда это? -- равнодушно спросил Василий.
– - За ворота, -- сказал Мишка.
– - Смотрите, не балуйтесь там, а то виски нарву.
Ребята вышли из кучерской.
– - Надо хлебца с собой взять, а то обедать-то не придется.
– - Пойдем возьмем.
Набивши карманы хлебом, ребята выбежали за ворота. Утро было радостное. Солнце, весело смеясь, поднялось довольно высоко; ему улыбались белые стены и зеленые крыши домов, а кирпичные краснели от конфуза, что они не могут так ответить на привет его лучей. Главы же церквей так и сыпали искрами от восторга. В воздухе плавал колокольный звон, а в глубине города волны этого звона казались особенно густыми и сочными. Они заглушали треск извозчичьих пролеток и топот шагов идущих по тротуарам людей. Люди тоже шли с веселыми лицами, нарядные дамы и барышни все больше в белом. Сияла Москва-река, на которой укрепляли купальню, и сновали редкие лодочки. Мальчишки, еле переводя дыхание от радости, взбежали на мост и торопливо, точно боясь на что опоздать, устремились дальше.
Прошли улицу, которая тянулась за мостом на целую версту, и подошли к заставе. Эта застава обозначалась только двумя столбами и будкой. Около будки стоял городовой. Постройки за заставой пошли меньше. Тротуары кончились, и вместо мостовой пошло шоссе. По бокам шоссе тянулись узенькие, плотно утрамбованные дорожки, окаймленные такой травой, какая росла в деревнях на улице. Они сейчас же сошли с шоссе на боковые дорожки, и Макарка сказал:
– - Давай разуемся?
– - Давай.
Они сели на траву и стали стягивать сапожонки. Связав сапоги за ушки, они перекинули их через плечо и, осторожно ступая освобожденными ногами, которые отвыкли от прикосновения к земле, побежали вперед.
В стороне раскинулось кладбище, огороженное оградой, а ограду окружала луговина. Луговина была свежая, малопотоптанная, с мягкой, нежной травой, влажной от росы. Ребятишки бежали по траве, и восхищенный Макарка воскликнул:
– - Как в деревне!
– - Да, -- согласился Мишка.
Макарка бросился на землю, растянулся навзничь и зажмурил глаза. И вдруг его поразило, что здесь в земле не было тишины, как у них в деревне. Она явственно гудела. Огромный город, полный движения и суеты, передавал по земле свой гул, и этот гул заглушал все те шорохи в траве, которые обычно слышатся молодому чуткому слуху на деревенском лугу.
Макарка невольно вскочил и поглядел на этот шумевший и гудевший город.
А в городе продолжали сыпать искрами главы церквей, разливался колокольный звон, вздымались красные трубы. Некоторые и сегодня, несмотря на праздник, дымились, и их густой темно-сизый дым тянулся в сторону, как хвост плети, которой замахнулась невидимая рука на людей, живших в городе.
– - Мишка, отчего это дымятся трубы? Нешто там и в праздник работают? -- спросил Макарка.
– - Не работают, а паровые топят. Их загасить нельзя. Похлебкин говорит, что если загасить, то только разжечь обойдется сто рублей.
– - Как дорого!..
– - Да, дорого… Тут все дорого. Отец говорит, что в Москве одна лошадь стоит, что у нас двадцать… По-купечески.
– - Отчего это все так неравно? -- задумчиво спросил Макарка.
– - Так богом установлено: кому купцом быть, кому мужиком, а кому господином.
– - А мы не можем в господа выйти?
– - Как ты выйдешь? Господа ученые, и у них земли много, а мы что?
– - Вот если денег найтить мно-о-го, будешь тогда господином?
– - Купцом будешь, а господином нельзя. В господа царь жалует.
– - А кого царь больше любит -- купцов или господ?
– - Господ. Господа к нему ближе. У нас вон есть барин, он в Питер к царю ездит, а купец-то сам перед ним без шапки стоит. Господ царь крестами да палетами награждает, а купцам только медали да орлы.
– - А орлов где, на шее носят?
– - Не знаю… Медали так на шее. Отец говорил -- одному купцу царь чугунную медаль повесил, три пуда. И он без нее никуда показываться не мог… так и притворялся больным.
– - За что же?
– - Говорят, очень народ притеснял. Заводы большие, народу тыщи, а распорядку никакого.
– - Все хозяева народ притесняют.
– - Хозяева да еще мастера с приказчиками.
– - Трудно жить на фабриках! -- вздохнув, воскликнул Макарка.
– - Везде трудно -- и в лавке, и в трактире, и в ученье. У нас одного мальчика в пекарню отдали, а он взял да убежал. Отодрали его да опять послали, а он опять убежал. Так в подпаски и отдали.
– - В подпаски последнее дело.
– - Чем же, все равно… -- заметил Мишка.
– - Очень отпетые выходят; я с одним дорогой ехал. Вот угар!..
– - Угары и из фабричных выходят. Вон у Похлебкина брат. Здоров на бильярде играть, до чего доходит. То купцом нарядится -- часы, калоши, а то продуется, останется в одной рубашке.
– - Нет, -- мечтательно проговорил Макарка, -- а хорошо бы так устроить: кто бы где родился, тот там и жил. Кто в деревне -- тот в деревне, а кто в Москве -- тот и Москве.
– - Московского шпули мотать не заставишь. Поставь-ка вон господского сына к машинке да таску ему дай. Так его отец тогда велит и фабрику закрыть.
XIII
Солнце поднималось выше и выше. Становилось немного жарко. Мальчики поднялись и стали огибать кладбище. За кладбищем простор был еще больше -- виднелась река.