Слово синкретический вылезало в каждой второй фразе, хуже масляного пятна из-под побелки: всякий оборот выволакивал его из непроглядных глубин сознания Карацупы на бурлящую поверхность.
И все же передать своими словами изощренную форму и безумный дух его речи — это непосильная для меня задача. Попытка собезьянничать заведомо обречена на неуспех: как ни стараюсь я довести дело до совершенного абсурда, а все же в итоге мои подделки наполнены, увы, гораздо большим смыслом, чем словеса Карацупы на самом деле. В этом моя слабость: как ни безумствуй, а все же выдуманные слова сами лепятся друг к другу в неких более или менее разумных комбинациях, — чего речь лихого семинариста была лишена начисто.
Карацупа вещал, а одурелый семинар слушал его в том блаженном оцепенении, в каком тонущий отдается последней волне, собравшейся навечно унести его в холодные глубины.
Но ничто не бывает вечным.
— Во насобачился! — с завистью пробормотал кто-то из семинаристов.
— Что он несет? — вскрикнул Серебров.
— Ибо попытки усилить попытки синкретичности попыток так называемого творчества так называемого поэта Сереброва…
Что-то болезненно щелкнуло у меня в голове, и я едва не свалился с жердочки.
— Хватит! — закричал Серебров, тряся кулаками. — Заткнись, мы сейчас все с ума сойдем!
— Тихо! — в пару к нему взорвался Милосадов. До того мгновения он, как и все, слушал Карацупу примерно с таким выражением лица, с каким кролик внимал бы удаву, если бы тот умел гнать пургу. — Молчите, Серебров! Не перебивайте оратора! Вы сами виноваты! Вот к чему приводят ваши попытки так называемой поэзии! Вы сами графоман! Вы свели всех с ума своим неприличным бредом! Увольняю!.. то есть снимаю вас с должности старосты!
Я вообще уже не понимал, кто о чем говорит.
Тут и Красовский включился. Поднявшись во весь свой немалый рост, он отрывисто пролаял что-то о филистерстве, бездарях и глупости и зашагал прочь, с яростным грохотом повалив при этом два стула.
Испуганные семинаристы тоже потянулись к дверям. Одним из последних вышел Петя.
Милосадов то и дело нервно взбадривал свой мужественный бобрик. Карацупа стоял как стоял, виновато поглядывая на руководителя семинара… и — я думал, она выйдет вслед за Серебровым, но нет, Светлана Полевых тоже оставалась на прежнем месте: как будто глубоко задумалась о чем-то и все эти события прошли мимо ее глаз и ушей.
— Светлана! — обрадовано сказал Милосадов.
Он подмигнул Карацупе, и тот, незаметно кивнув, тихо выбрался из зала.
Милосадов подошел к ней и осторожно, будто боясь вспугнуть бабочку, положил руки на спинку соседнего стула.
— Светлана! — повторил он. — Видите, как дело развернулось… Но я рад, вы знаете… я рад. Нарыв лопнул. Даже хирургического вмешательства не понадобилось. Как в том анекдоте — знаете? — сам отвалился…
Изменился в лице, с ужасом осознав, что брякнул что-то не то, но Светлана, судя по всему, не знала анекдота.
— Ага, лопнул. — Она пожала плечами. — Только больше никто не придет.
— Да ладно! — Милосадов махнул рукой. — Вообще-то это от вас зависит. Скажете слово — и я все налажу. Карацупу этого выгоню к чертовой матери… Он ведь графоман, да? Вы знаете, Светлана, я в этом мало что понимаю, — он обезоруживающе улыбнулся, и мне показалось, что зубы распространили вспышку какого-то электрического сияния. — Но если вы скажете, что он графоман, а вот Серебров, наоборот, гений, то я Сереброва верну, а Карацупу, дурака этого, выгоню ко всем чертям. И пусть Серебров снова будет старостой… Да что там: я и семинар вести попрошу кого-нибудь другого. Вот Красовского и попрошу. Он ведь хороший писатель, да? Я сам не читал, но мне говорили… Вы только скажите. Мне главное, чтобы вам было хорошо. И потом, знаете, — он нахмурился, — когда лежишь на бархане с пистолетом бесшумного боя в руке, а где-то во тьме, рассеиваемой только светом лучистых звезд, шагают верблюды…
— Зря вы себя принижаете, — насмешливо перебила Светлана. — В душе вы настоящий поэт. Может, даже почище Карацупы. Просто забыли, что о барханах уже рассказывали.
— Неважно, — возразил он. — Неважно, что рассказывал. Ну рассказывал. И что? И еще могу рассказать… Что делать, если в самое сердце впечаталось? Давайте я вам сейчас о другом. Вот вы, наверное, смотрите на меня и думаете: дожил человек до седых волос, а что делает? Библиотекой заведует. Ну не смешно ли? Смешно, еще как смешно, аж прямо слезы наворачиваются.
— Отчего же? — сказала Светлана, пожав плечами. — Мой отец был директором библиотеки. И ничего, никто его не жалел… наоборот, многие завидовали.