— Зря вы себя принижаете, — насмешливо перебила Светлана. — В душе вы настоящий поэт. Может, даже почище Карацупы. Просто забыли, что о барханах уже рассказывали.
— Неважно, — возразил он. — Неважно, что рассказывал. Ну рассказывал. И что? И еще могу рассказать… Что делать, если в самое сердце впечаталось? Давайте я вам сейчас о другом. Вот вы, наверное, смотрите на меня и думаете: дожил человек до седых волос, а что делает? Библиотекой заведует. Ну не смешно ли? Смешно, еще как смешно, аж прямо слезы наворачиваются.
— Отчего же? — сказала Светлана, пожав плечами. — Мой отец был директором библиотеки. И ничего, никто его не жалел… наоборот, многие завидовали.
— Отец? — удивился Милосадов. — Подождите, это кто же?
— Юрий Петрович Калабаров, — вздохнула она. — Ныне, к большому моему сожалению, покойный.
— Да, но…
— Если хотите, расскажу. — Светлана заговорила деловитым, сухим тоном, будто хотела разделаться с этой темой поскорее. — Они с мамой расстались, когда мне года не было. Деталей я не знаю. Кажется, мама потом жалела. Я привыкла, что его нет. Да и вокруг-то — сами знаете какая обстановка. Неполных семей полно, а полных раз-два и обчелся. Нету папы — ну и нету, ни у кого нету. Папы были моряками — ушли в моря и не вернулись. Фамилия у меня мамина… В общем, и мыслей никаких не возникало. А уже когда школу заканчивала, покопалась как-то раз в шкафу, где документы. Смотрю — вот тебе раз… Я его потихоньку разыскала. Оказалось, он здесь работает, в библиотеке. Стала захаживать — все равно ведь нужно книжки где-то брать… Меня к нему тянуло, конечно, — она вздохнула. — Но решила не восставать из небытия. У него давным-давно все другое — другая жена, другая семья, другие дети… и тут я на голову. Здравствуйте, я ваша тетя. В общем, я не обнаружилась.
— Ничего себе, — сказал Милосадов. — Венесуэла.
— Была бы Венесуэла, — поправила Светлана. — Но я не сказала. Что, удивились?
— Удивился, конечно… но это не меняет дела. То есть я что хочу сказать, — заторопился Милосадов. — Ваш отец был замечательный человек, я о нем так много хорошего слышал… да что там: и Бебехов Николай Федорович, и Махрушкина Марфа Семеновна… — Светлана странно на него посмотрела, издав при этом невнятный звук. — Ему это нравилось… он всю душу в библиотечное дело вкладывал, да? А для меня это положение временно. Честно скажу: не мое. Все эти книги, все эти читатели, семинары…
— Верю, — кивнула она. — Конечно же, не ваше. Кто бы спорил! Вам бы на бархане с пистолетом бесшумного боя…
— Не шутите такими вещами, — строго сказал Милосадов. — Но скоро все переменится. Скоро все очень, очень сильно переменится. Я не могу вам открыть все тайны… Это не только мои тайны, понимаете? Но очень скоро я буду такими потоками управлять, что…
Он осекся.
— Какими потоками? — спросила Светлана, хмурясь. — О чем вы?
— Неважно, неважно, потом все расскажу. Пока только об одном прошу, Светлана. Поверьте мне. И будьте со мной. Я вас так люблю!
— Господи! — Она была явно испугана. — Час от часу не легче…
— Это правда. Послушайте меня. Вы молоды, вы еще не знаете, но ведь все на свете делается из-за денег. Вам будет легко меня полюбить. Я кое-что о вас разузнал. Отчим — профессор, мать — редактор… нищета! Голь перекатная. Что вы можете себе позволить? Кусок масла по праздникам? А я — я позволю вам все. Да что там: я даже позволю вам позволить все вашей матери. Даже вашему отчиму. Чего они хотят? А, впрочем, чего бы ни хотели — все будет!
— Да-да, — сказала она, рассеянно кивая, и усмехнулась. Если бы эта усмешка обращалась ко мне, то лучше б меня без штанов на мороз выставили. — Подождите, Виктор Сергеевич. Вы слишком быстро мыслите. Я за вами не поспеваю. Вы думаете, я зачем вам рассказала, что мой отец — Юрий Петрович Калабаров? Просто так?
— Ну почему же просто так? Собственно, любопытная история… не каждый день такое… как в сериале, правда?
Она покачала головой.
— Все, что делал отец, вы разрушаете. Он столько сил потратил, чтобы библиотека жила здесь, а вы ее выселяете. Он так старался, чтобы поэтам было куда прийти — а вы все сломали. Теперь говорите, что меня любите. А что на его семинаре поставлен крест — на семинаре имени Калабарова, — так это просто так вышло. И вы ни в чем не виноваты.
— Что вы, в самом деле, все в одну кучу! — Милосадов поморщился. — С чего вы все это взяли?
Дверь приоткрылась — в зал заглянул Серебров.
— Всё! — сказала Светлана Полевых, оглянувшись на звук. Дверь уже снова закрылась. — До свидания. И впредь не ведите со мной подобных разговоров. В конце концов вы всего лишь по какому-то недоразумению директор публичной библиотеки, где я беру нужные мне книги. Я люблю совсем другого человека. А вы — вы мне просто противны. И не обижайтесь, пожалуйста. Это жизнь.
Она расправила плечи и пошла к выходу.
Но не дошла. Милосадов окликнул:
— Полевых, постойте!
Светлана уже могла бы толкнуть дверь.
— Не спешите, Полевых! Дайте мне минуту. А потом можете катиться на все четыре стороны. Если захотите, конечно.
Она обернулась — должно быть, от удивления.
Я потом часто думал: может, если бы не обернулась, все по-другому пошло.
Но Светлана Полевых вскинула на него глаза — и Милосадов, как василиск, впился в нее цепенящим взглядом.
— Ты что же думаешь, дорогая, — неторопливо, будто уже был уверен, что она никуда не денется, — сказал он совершенно новым голосом, неприятным, с опасной гнусавинкой. — Типа, расставила все по местам? Я тебе в сокровенном признался, душу тебе раскрыл, а ты — харчок в эту душу? Нет, так дела не делаются. Типа, рассказала мне про папу, я утрусь, как терпила у параши, а ты пойдешь хвостом крутить направо-налево? А не подумала, что я тогда с тобой сделаю?
Светлана Полевых смотрела на него в молчаливом изумлении: глаза расширились, рот приоткрылся; она явно не была готова к такому повороту.
— Ты лучше пока не кипишись, — продолжил Милосадов, делая к ней шаг. Поступь его тоже стала иной: это были вкрадчивые, по-зверьи пластичные движения. — Ты меня послушай, что дальше будет. Во-первых, сама из института вылетишь. Уж поверь, мне это организовать — как два пальца об асфальт. Пара звонков — и готово дело.
Сделал еще шаг.
— Тебя, конечно, такая угроза не остановит. Что тебе институт! Лучше ты гордой останешься. Да и не поверишь, наверное. Не опустишься до того, чтоб моих угроз бояться. Может, и опомнишься после, да уже поздно будет…
Снова вкрадчиво шагнул.
— Но это не вся песня. Я тебе для комплекта другое скажу. Есть ведь еще Петя Серебров — великий поэт. Красавец этакий. Которого ты так полюбила, да?
Фыркнул и еще немного приблизился.
— У вас, я смотрю, чудные отношения наладились… Он на филфаке, верно? Видишь, я знаю. Хочешь, скажу, кто у него декан? Но это ладно. Другое скажи: ты над его половой принадлежностью никогда не задумывалась? Или, небось, если и задумывалась, то исключительно в личном аспекте? А в административном — нет? Или даже в государственном — тоже нет? Бедняжка… Тогда я разъясню. Пол у него — по крайней мере по документам — мужской. Поэтому когда твой гений полетит из университета — а он полетит, как фанера над Парижем, я это в два счета устрою, — его, в отличие от тебя, тут же загребут. Догадываешься, куда? Правильно, в армию. А там важно не то, какой из него поэт, а какой из него новобранец. Там не рифмочки сочинять, а быть готовым к защите Родины. Посмотрят-посмотрят, поймут, что толку, как от козла молока, и поимеют по полной. Ладно б только опетушили, а то еще и почки отобьют. Хорошо, если по очереди, но могут и обе сразу. А потом, спасая драгоценную жизнь рядового, ноги отчекрыжат по самое некуда: по самые, как говорится, помидоры… Как тебе такая перспективка? Если мозгами раскинуть, в ней нет ничего особо ужасного: это ведь тоже жизнь, дорогая!..