В большом письме от 21 июля 1938 года я попытался уговорить Бека не подавать в отставку, несмотря на разногласия с верховным главнокомандующим вермахта по чехословацкому вопросу. В частности, я писал Беку о том, что никто другой не сможет в сложившейся обстановке исполнять обязанности начальника Генерального штаба лучше, чем он. Кроме того, пользуясь случаем, я вновь затронул в этом письме вопрос о наиболее целесообразной структуре высших органов военного управления Германии. По моему глубокому убеждению, в немецкой армии тогда не было ни одного генерала, который, став преемником Бека, пользовался бы в сухопутных войсках таким же уважением и авторитетом, как его предшественник. Я написал об этом в письме к своему бывшему начальнику и добавил, что не только я, но и большинство других генералов рейха считают его человеком, чьи обширные знания, ум и воля крайне необходимы сухопутным войскам для успешного решения необычайно трудных задач, которые в самое ближайшее время могут быть поставлены перед немецкой армией.
В своем ответном, весьма лаконичном письме генерал Бек сообщил мне, что он по-прежнему не считает возможным для себя разделять с высшим политическим руководством ответственность за ошибочные действия.
«Цветочная война»
В конце августа меня вызвали из Лигница на совещание в Оберзальцберг. Гитлер собрал там начальников штабов всех армий, которые планировалось использовать на первом этапе вооруженного конфликта. Как ни странно, на совещание не был приглашен начальник Генерального штаба сухопутных войск. Судя по всему, Гитлеру было известно о несогласии генералов из ОКХ и ряда других командующих соединениями и объединениями вермахта с его точкой зрения по чехословацкому вопросу и он решил попытаться найти общий язык с их начальниками штабов как представителями более молодого поколения.
Фюрер выступил перед нами с почти двухчасовой речью, в которой он изложил причины, побудившие его немедленно приступить к решению чехословацкого вопроса. К наиболее важным из них он отнес дискриминационные меры властей по отношению к немецкому национальному меньшинству и ту угрозу для Германии, которую будет представлять Чехословакия в случае войны. Далее он завел речь об общей военно-политической обстановке и, в частности, о том, что проблемы с перевооружением английской армии и внутриполитические трудности во Франции не позволят двум крупным европейским державам выступить на защиту Чехословакии. Гитлер также напомнил нам о дружественной позиции Муссолини, которую тот продемонстрировал во время присоединения Австрии к Германии, а также о том, что ни Польша, ни Венгрия не захотят помогать Чехословакии по той простой причине, что они сами претендуют на часть ее территории. По мнению фюрера, не следует ожидать и вмешательства в события со стороны Советского Союза, поскольку, во-первых, Красная Армия еще не оправилась от последствий недавней «чистки командного состава», и во-вторых, Польша не пропустит русские войска через свою территорию.
После окончания своего выступления Гитлер пригласил нас на чай, во время которого у нас появилась возможность высказаться. Надо полагать, что, услышав наши мнения, Гитлер понял, что и у представителей младшего поколения немецкого генералитета имеется немало возражений против политики, таящей в себе угрозу новой мировой войны. Наибольшему сомнению мы подвергли тезис фюрера о малой вероятности вмешательства в конфликт западных держав, прежде всего Франции. И вот как раз в то время, когда Гитлер пытался с помощью различных контраргументов рассеять наши сомнения, произошел крупный скандал. Поводом для него стало заявление генерала фон Вигерсгейма, предназначенного для занятия должности начальника штаба группы армий на франко-германской границе, о неготовности «западного вала» к длительной обороне с применением имеющихся в его распоряжении ограниченных сил и средств. Услышав от генерала, что в случае войны тот сможет лишь несколько недель сдерживать наступление французской армии, Гитлер пришел в ярость. Суть его довольно резкого ответа Витерсгейму сводилась к тому, что «западный вал» можно очень долго оборонять от любого противника при условии, что «генералы будут такими же храбрыми, как мушкетеры».
После такой бурной реакции фюрера ни о каком продолжении спокойной беседы, разумеется, не могло быть и речи. Однако и того, что мы успели сказать, было вполне достаточно для того, чтобы Гитлер понял, что взгляды начальников штабов совпадали со взглядами их командующих.