– Добре! Добре! – отозвался казак, – а мы туточки кое-что и добавим…
И многие из спецпереселенцев как-то просияли, увидев землю и почувствовав её незатронутую благодарную мощь.
– Дайте нашему брату полную волю, мы и здесь куркулями будем! – сказал Шалюпа, упорно придерживающийся своих взглядов.
– Воля будет не сразу, – сказал председатель. – Но трудиться коллективно вам придётся с первого же дня. В одиночку и шалаша с непривычки не построишь. А мы научим сразу строить шести– и восьмиквартирные хаты для жилья, дворы для скота, сараи под инвентарь… Река под боком. Колодцы не надобны. Вы только полюбуйтесь: какая благодать на вашу долю досталась!..
Спецпереселенцы уже привыкли к зимнему вологодскому пейзажу, но тут, действительно, было на что и заглядеться…
– Кажись, жизня будет…
– Да, есть к чему руки приложить.
– И сердце!.. – добавил Охрименко. Глаза его улыбались, глядя на Судакова.
– Я так и чуял, и догадывался, що Иван Корнеевич на худое мисто нас не приведёт. Красота, хлопцы!..
Кругом со всех сторон высился лес. На север бесконечно тянулся тёмный густой ельник вперемежку с матёрыми соснами. Изредка виднелась там и тут пихта и лиственница. Южней от поляны, под глубоким снегом и льдом, пока ещё дремала лесная речка. Она не узка – можно сплавлять лес до Сухоны и промышлять рыбной ловлей.
Высокий правый берег уже освободился от снега. За проталинами на юг, по течению реки, раскидывался обнаженный лиственный лес: весёлый белоствольный березняк, запутавшиеся в корнях вязы, черёмуха, рябина и подножный густой кустарник всякой лесной растительности – смородины, малины, можжевельника, чего на Украине встретить в таком изобилии и в таком девственном состоянии невозможно.
– Так вот он какой Север! – вместе со вздохом облегчения вырвалось у Охрименки. Он сошёл с коня. Носком сапога ковырнул на проталине. Чернозём с многолетним перегноем трав оказался в верхнем слое.
Встал Охрименко на колени, поклонился на восток и поцеловал землю:
– Принимай, матушка, принимай, и не будь нам мачехой, а мы твоими верными сынами клянемся быть!.. Не опозорим ни тебя, ни себя… А вы, Иван Корнеевич, через годик-два приезжайте сюда до нас, гостем нашим будете да подивитесь, как мы тут жить и робить будем…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
НА ОПЕРАТИВНОМ совещании начальник окружного отдела Касперт похвалил Судакова, поставив его в пример другим сотрудникам:
– Вот видите, молодой работник, ещё, казалось бы, недостаточный опыт имеет, а как он удачно провел семьсот восемьдесят спецпереселенцев. Ни одного побега! И в маршрут вовремя уложился. Судаков, встаньте, когда о вас говорят даже с положительной стороны…
Судаков встал, одёрнул на себе гимнастерку, поправил поясной ремень и висевший сбоку револьвер и стал, что называется, «глазами есть начальство». Такую выправку и прямой взгляд любил Касперт – латыш, коммунист со стажем подпольщика.
– Я вас назначаю старшим группы, товарищ Судаков, по приёмке приходящих с юга эшелонов. В вашем распоряжении будет классный вагон, сорок помощников-регистраторов из числа мобилизованных коммунистов и комсомольцев. Обязанности простые, но крайне ответственные: принимать на месте, переписывать всех по надлежащей форме, высланных кулаков и их семьи, затем отправлять от станций железной дороги вглубь на поселение. Ясно?..
– Слушаю, товарищ начальник. Ясно.
– Займетесь этим делом на следующей недельке. Уточнения, что и как, от меня будете получать непосредственно, в любой час, в любую минуту. А пока, есть у меня одно серьёзное поручение. Поговорим особо. Останьтесь после совещания. Сегодня или завтра с утра вам придется выехать в Междуреченский район…
– Слушаюсь. Лучше бы завтра утром пораньше. Сегодня намечено кое с кем по-деловому встретиться, да в баню не мешало бы сходить.
После оперативного совещания Касперт, оставшись с ним вдвоём, инструктировал чётко и подробно:
– Поедете в штатском. Никаких портфелей. Оружие в кармане. Браунинг с запасными обоймами на всякий случай. Там группируется озлобленное кулачество. Есть в Междуречье такое место – называется «Митрополия». Целый церковный приход. Когда-то он принадлежал весь – с землей, лесами и реками – ростовским митрополитам. Это был своего рода священный «заповедник». Сюда приезжали на покой, доживать свои оставшиеся дни, а иногда и годы, из разных городов архиереи, епископы и даже митрополиты. Одним словом, по традиции нынче приехал в «Митрополию» некто Н… бывший епископ. Но, покидая свой пост, оставил за собой «хвост». Увёз из своей бывшей епархии митру. Знаете, такой блестящий головной уборец из золота и бриллиантов стоимостью в тридцать пять тысяч рублей золотом. Церковь, как религиозный культ, отделена от государства, но ценности, созданные и нажитые народом, принадлежат государству. Надо изъять эту ценность и доставить сюда. Ознакомьтесь по имеющимся материалам, что собою представляет с политической стороны «Митрополия», насыщенная кулаками, и будьте на этой операции осторожны, аккуратны, тактичны и находчивы. Можете не сомневаться, если узнает местное кулачество, зачем вы туда приехали, вас могут изрубить в куски, как недавно изрубили селькора Неёлова…
– Радужная перспектива! – заметил на это Судаков.
– Вопросы у вас есть?
– Нет.
– Вот вам моя счастливая рука. Желаю успеха!.. Да, забыл сказать самое существенное, – спохватился Касперт. – Ни ареста, ни обыска не производить. Ордер на изъятие митры заготовлен. А вы под копирку заранее приготовьте акт в двух экземплярах о добровольной сдаче епископом таким-то ценности такой-то. И распишитесь. Один – принял, другой – сдал. Вот и всё.
Разумеется, такая интересная и небезопасная операция не могла не волновать Судакова. Но и обдумывать её заранее было невозможно. Придётся исходить в своих действиях из конкретной обстановки. Значит, надо проявить находчивость и сообразительность на месте действия.
Утром Иван Корнеевич выехал до станции Туфаново. Оттуда взял извозчика до Святогорья. В Святогорье Судаков нанял до «Митрополии» другого извозчика из сельских активистов. Лошадь была молодая, стремительная, почти не умевшая ходить шагом. Неслась она, как ошалелая, вспотев на ходу так, что пена хлопьями летела с её боков во все стороны.
К вечеру Судаков приехал в Митрополье. Оставив извозчика с лошадью около сельсовета, он направился к большому обшитому досками крашеному дому, где жил на покое епископ.
В просторном помещении – три окна сбоку, четыре спереди, на крашеных жестких диванах сидят бородатые с обветренными лицами мужики; несколько женщин – поодаль от них, около дверей. Посреди комнаты, устланной чистыми полосатыми половиками, небольшой цветной ковёр. На ковре в жестком деревянном кресле сам владыка-епископ, ведущий душеспасительную беседу с посетителями. Весь передний угол и стены от угла по сторонам, и широкие полки заставлены иконами. Перед Спасом в углу большой металлический подсвечник. Десяток свечей предыконных и лампа-молния достаточно ярко освещают присутствующих.
Судаков на минутку или и того меньше замешкался у дверей. Потом, сам себе не отдавая отчёта – то ли от растерянности, то ли так быстро сообразил, – сделал три шага от дверей, снял каракулевую шапку и трижды истово перекрестился на божницу. Затем поклонился людям и, улучив паузу в беседе епископа, подошел к нему, сложа руки – тыльную сторону правой на ладонь левой. Смиренно, отрочески проговорил:
– Благослови, владыко…
Он хотел сказать «благословите», но вспомнил, что в молитвах даже к богу обращаются на «ты», и решил, что поступил правильно. Епископ, кряхтя, привстал с кресла, благословил его и протянул руку. Судаков чуть прикоснулся к ней, пухлой и пахнувшей ладаном, холодными губами, сказал: