День был действительно великолепный. Конец лета, а конца вроде бы и не предвиделось: по утрам были холодные росы, а чуть солнце – и день заиграл. На полях суслоны ржи; бабы убирают лён. С сенокосом покончено. Стоят на луговинах забуревшие стога. На подножном корму пасутся упитанные, «на сто процентов обобществлённые» коровы. Большой был почёт коровам в то первое лето массовой коллективизации: колхозные пастухи их пасут, да и хозяйки поглядывают за ними, за своими бурёнками-кормилицами. Поглядывают и думают: «Всему бывает конец, авось на свой двор вернутся…»
Летняя тропинка вилась возле Пошехонского тракта, вилась и уводила Судакова и Кораблёва на юг Вологодчины. Когда свернули в сторону бортниковского колхоза, навстречу им вытянулся длинный обоз. Ехали к ближней станции на скрипучих телегах семьи местных переселенцев. Издали приметив их, Кораблёв сказал:
– Смотри, Ванюшка, бегут мужички-то, бегут в город. Эти не хотят принять коллективизацию. Ищут себе других мест…
– Как же так бегут? – возразил Судаков, присматриваясь к обозу, – а милиционер конный позади… Значит, «ликвидируют», выселяют здешних.
– Куда вас гонят? – крикнул Кораблёв с обочины.
С первой встречной подводы ответили:
– В Крым, на вечное поселение…
– Весёлое дело!
– Не шибко весёлое…
– В Крыму там рай земной. Виноград, арбузы. Сплошное лето…
– Виноград да арбузы не для нашего пуза, – проговори грустно мужик на другой подводе. – На своей земле нам и картошка сладче чуждого мёда.
– А что верно, что там коров нет? Там, говорят, живут татары и кобылье молоко пьют? – спросил кто-то с третьей подводы.
– Тьфу ты, гадость какая!
– Ничего, и нас обучат кобыл доить.
– Нет уж, спасибо. У нас будут коровы. Обзаведёмся, если обживёмся, если не сбежим.
– Да куда ты побежишь. Молчи, старый чёрт. Куда привезут, там и жизнь. Такая участь разнесчастная! Кто бы думал, кто бы ждал, что такое случится? Все пошло прахом, подчистую… – плакалась женщина, шедшая рядом с телегой, а на телеге – её муж и трое ребятишек, смотревших на мир удивлёнными глазами.
– С татарвой нам не ужиться. У них своё, у нас своё. Тут уж никакая милиция не приневолит. Да этого и не будет. Наверно, поселят в отдельности от татар…
– Вологодские нигде не погибнут, тем более кулаки…
– Кулаки? Какие мы кулаки?
– А кто?
– Мы сопротивленцы!..
– Во! Новая терминология, – заметил Судаков и сказал в сторону Васьки: – Запомни, Васька, «сопротивленцы».
– Как это понять?
– Понимай, как хошь: молоко на завод не сдавали, хлеб прятали, скот забивали… Вот и вся недолга, за сопротивление советской власти нас и вытряхнули…
– Хорошо, что в Крым, а если бы нас в Индию отправили, к обезьянам?..
– Не дури, не весело…
Скрипели подводы одна за другой. Уныло брели лошади. Никто их не подгонял. Да и куда спешить? Крым никуда не уйдёт, а вот вечная родина вологодская из-под ног выскользнула и с каждой минутой удаляется от них всё дальше и дальше.
На предпоследнем возу, на крашеном сундуке, сидела деваха, празднично одетая, в шелковом платье с бусами и брошью, часы с браслетом на руке. Напуская на себя поддельное веселье, она надрывно пела:
– Леса, леса, – придрался отец к словам девушки, – какие там, к черту, леса! Люди там навозом печи топят. Вот увидишь. Замолчи, не вовремя распелась. Не к добру.
– Да какое там добро, тятенька. Одна беда…
Конный милиционер нажал шпорами, обскакал обоз, требовательно предупредил:
– Граждане! Прошу побыстрей. На Паприхе вагоны ждут.
С последней подводы Судакову и Кораблеву молодые парни помахали кепками и неунывающе прокричали:
– Приезжайте в Крым, к нам в гости…
– На курорт, кишки полоскать…
– Ужели этих в Крым? – удивился Кораблев.
– Не думаю. Всего скорей в Нарым. Не иначе как по созвучию адреса перепутали. Или же в шутку такой слух пустили, чтобы охотнее и быстрее собирались к переселению, – разъяснил Судаков.
– И я так соображаю: невелики заслуги у этих «сопротивленцев», чтобы им загорать под крымским солнцем…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ВОТ И КОЛХОЗ Бортниково. Организовался он одним из первых на Вологодчине. Судаков и Кораблёв добрались сюда поздно вечером, спать устроились на сеновале, на сене, ещё не успевшем потерять своего прелестного запаха. На утро чуть свет Судаков умылся у колодца и пошёл осматривать бывшую помещичью усадьбу. А Васька спал и спал, убаюканный петушиным пением и кудахтаньем потревоженных ястребом кур.
Судаков остановился около старенькой, покосившейся церкви, прислушался. Было слышно, как бесперебойно гудел трактор, пуская за собой синий дымок. Трактор распахивал целину, прибавлял колхозу площадь для посева. Где-то в соседней деревне дробно трещала молотилка и, судя по звуку, не простая – ручная, а настоящая пароконная. И голос пастуха в прогоне за деревней: «Но, но, матушка, с богом! Куда ты, стерва, в огород рога суёшь! Да я тебе, дьявол, хвост оборву по самую репицу, я тебе, мошенница, рога выправлю…»
Поблизости от церкви Иван услышал удары молота по железу и звук припрыгивающего молота по наковальне.
«Где-то кузница, а где кузница – там всегда народ, живая сельская газета из разговоров мужицких…» – подумал Судаков и пошёл на звуки молотобойца.
Кузницы не оказалось. Горн был разведён под открытым небом, на старом заброшенном кладбище. На огромной каменной плите стояла увесистая наковальня, частично прикрывая славянскими буквами высеченную надпись:
«Под сим камн……коится раб божий… и дворянин
…Ведро… кавалер спи доколе не вострубят ангелы…»
Кузнец с засученными рукавами, в прожжённом кожаном фартуке метко бил молотом по раскаленной железяке, выковывая какую-то нехитрую часть к веялке.
– Труд на пользу! – вместо «бог-помочь», по-партийному сказал Судаков.
– А как же иначе, – шутливо ответил кузнец, не отвлекаясь от дела, – ясно на пользу… Закурить есть?
– Не курю. Берегу деньги и здоровье.
– И то дело. Чей, откуда?
– Из Вологды, от газеты.
– Ишь ты! Газетное прошивало… Ну, ну, подглядывай да на ус мотай, ваше дело такое. Только правду любить надо и не ошибаться. Напишешь пером – не вырубишь топором.
– Верно говоришь. Верно. – И пожалел Судаков, что нет у него папирос, нечем угостить кузнеца и вовлечь его в разговор о колхозе. А кузнец, словно догадываясь, сунул железяку в кадку с водой и подсказал:
– По части колхозных дел вам наш председатель наговорит – семь вёрст до небес и всё лес, а пойдёшь и дороги не найдёшь. А что касаемо старинки наших деревень, так тут в деревне Васильевской есть два деда: Митрич Сорви-толова да Федька Клык, они тебе всё обскажут и про помещика Ведрова и про управляющего Бортникова, к которому перешло всё это владение… Начинай разговор с этих стариков, а председателя сейчас не скоро зацепишь. Он с утра всегда по участкам как угорелый мечется.
Совет кузнеца пригодился Судакову. Он пошёл в Васильевское, и пока Кораблёв пребывал на сеновале, наслаждаясь сновидениями, вот что узнал Иван Судаков от двух старожилов о прошлом здешних мест.
…Было это когда-то, однако не слишком давно. Все деревни здешние принадлежали барину Ведрову. Работали мужики и бабы день на барина, день – на себя. Потом была объявлена «воля» откупиться от помещика – платить ему, бог знает, сколько лет оброки за себя и за клочья земли, за пахоту, пустоши и за воду, что протекает в Комеле-реке. Старики Федя Клык и Митрич Сорви-голава, обоим по восемь десятков, хорошо запомнили те времена – прав был кузнец! И как не помнить. Митрича сам старик Ведров на собаку выменял у соседа-помещика Кудрявцева. Кое-что припомнил и Федька Клык – память не отшибло, хотя ведровский управляющий Бортников и вышиб ему под горячую руку целую горсть зубов. Два длинных зуба остались спереди целёхоньки, крепкие, как клыки моржовые, потому и стали однодеревенцы кликать Федю Клыком, да Клыком…