Ночевал я у томского бывшего художника Вадима Дорофеева (род. в 1947-м) – до тех пор, пока не приехал из Новосибирска Федя Лютов (род. в 1962-м) – монотипист, керамист, любитель оперы, анархист и наш, вот уже год, почитай друг, проживание которому в мастерской Вадима было обещано презело давеча, что меня мало волновало, ибо после открытия мы собирались вернуться кто куда. А открытие обещало вылиться в гигантскую пьянку по имени «банкет» – такая традиция у нас в Сибири пошла от первых поселенцев-казаков, почитай с начала XVII века, с поминок по Ермаку Тимофеичу – первому в наших краях шоу, после которого татар всерьёз уже никто не принимал.
Федя приехал утром в день открытия выставки. А до тех пор я пользовался радушием Вадима и ключом персональным владел.
Днями Вадим работал, а я уезжал в Дом художника, где подрядившийся закалымить художник Юра Юрасов (род. в 1948-м) и ещё ряд персонажей завершали выстраивать экспозицию под чутким руководством художника-администратора Шуры Кирпичёва (род. в 1952-м).
Экспозиция завершалась круто. Круто завершалась экспозиция: после одиннадцати утра начинались походы за пивом в окрестные бары «Улыбка» и «Солнечный», где пиво бралось в трёхлитровые банки с чёрного хода, запретно на вынос, потому что а как же иначе?! Пиво мои товарищи-художники употребляли в пищу в ходе работы, а моим – как приехавшего из безалкогольного Томска в белопенное Кемерово – основным занятием и было питие пива.
Ходить за напитком в основном приходилось мне, чтоб товарищи не отрывались от труда – и потому ещё, что средств, за почти полным отсутствием последних, я в коллективный кир не вкладывал.
Вследствие этих походов я узнал множество винных и пивных точек, лежащих на одной плоскости с Домом художника и формирующих ландшафт, кругозор и мировоззрение его обитателей.
После двух часов дня прицел брался на вино: собирались деньги, занимались очереди или, наоборот, занимались деньги, собирались очереди, – как угодно. Дни летели незаметно ещё благодаря и тому, что я познакомился с Лёхой Цурцумия, кемеровским грузином, с которым, в отличие от прикованного днём к месту работы долгом, а вечером – пьяной невменяемостью Юрасова, мы имели трезвые, пьяные и похмельные анабасисы по всему городу, включая шахту Ягуновскую (куда мы ездили с кемеровским китайцем Борисом за водкой, у которого я даже один раз переночевал, не дойдя пятисот метров до дорофеевской мастерской).
Мы с Лёхой подружились насмерть, и он подарил мне индийскую пластинку Леннона – предмет моих тогдашних мечтаний…
Было начало апреля, движущееся к середине. Дни запомнились пасмурными, прохладными и сыроватыми. На улицах снега почти не было, хотя дворы были изрядно запорошены сугробами.
Славное было время – почти ничего не колыхало и не волновало (включая полное отсутствие жилья, быта и денег). Синдром томича – сразу по приезде в другие города нажираться вусмерть пять раз подряд – я преодолел. Люди кругом были хорошие – художники! – да и со дня на день должна была прикатить по чугунке наша толпа и прочие участники выставки. Я дышал кемеровским смогом и предвкушал…
СИКС
«Жить всё-таки скучно, и чего-то всё не хватает, так узко как-то и тесно» (из «Записных книжек» А. Блока. 6 июня 1916 г.).
ДЗЕВЯЦЬ
За день до открытия «Периферии-89» в Кемерово приехали Скачков и Филимонов. Всё время, пока я тут оттягивался, они репетировали с народом «спектакль по стихам» – ведь режиссёром А. Ю.Трушем в те поры нас ещё не наградил Бог.
Они прибыли на поезде около девяти утра, так что ещё смогли поспать пару часов на сцене зала, где нам предстояло выступать, пока я пробудился на улице Космической, у Дорофеева в мастерской, и прибыл в Дом художника, где и накрыл спящих прибывших. У юных томичей без возраста глаза горели по всем правилам – левый ярче.
Не переведя дыхания, я возглавил поход нашей крепко спитой группы в пивбар «Улыбка», где мы взяли банку «Колоса», с переплатой разумеется, и стремительно выпили его (её) в каком-то детсадовском дворике с беседками, ракетами и прочими причиндалами, на которые щедра наша Родина-мать для однообразных рассадников счастливого детства. Покупка была повторена, и вновь сосуд был осушен в этом пасмурном, серийном дворике под беседу наконец встретившихся под, кажется, мельчайший редкий снежок…
В тот же день, дай бог памяти, прибыла новокузнецкая делегация в лице знакомого нам по картинам и слухам Виталия Карманова (род. в 1947-м), незнакомых Александра Бобкина (род. в 1952-м) и Александра Суслова (род. в 1947-м) – главы недавно сбросивших щегловское ярмо кузнецких художников. Прибывали ещё какие-то делегации, привозили художественные полотна, которые немедленно были развешиваемы на всё же возведённые Юрасовым со товарищи конструкции… Кстати, о Юрасове, – пока мы пили во время его работы, он постоянно что-то рассказывал, но запомнились только два лейтмотива: как он за что-то лет три-пять сидел в тюрьме и как он, готовя прошлую выставку, упал со стремянки и сломал мизинец на какой-то из своих ног. А ещё он постоянно говорил о своей невесте, готовящейся стать его четвёртой женой, деве лет девятнадцати, каковой брак в ходе его трудового пьянства расстроился и рухнул.