Ажена Лёвы Оля рассказывала стих их дочери Маши:
Я не покоряюсь.
Я не покоряюсь.
Я не покоряюсь.
Я художник.
Я топаю ногой.
Вернулись в З-град поздно, потрепались с пьяненьким Кобловым, он посадил нас на последнюю «семёрку», качаясь, пропал за кустами.
Через пару остановок мы остались в ней, лиазовской, одни.
Зеленоград кончился, мы ехали сквозь тьму, из которой вдруг выскакивал забор или дерево. Нулевой пейзаж. Автобус остановился, отворились двери, в салоне погас свет. Мы вышли в холод ночи и двинулись вдоль дороги согласно схеме. Прошли переулком без фонарей. Светили нам звёзды. Миновали главный ориентир – колонку и как будто вышли к нужному дому. Он был тих и тёмен. Мы позвонили. Послушали дуэт собаки и самолёта. Позвонили ещё. Поискали ключ под крыльцом. Нервно помочились на дорожку (сада). Закурили. И в результате всех этих магических действий материализовали в дверном проёме силуэт, принадлежащий, видимо (невидимо), Толику. Он указал нам свободную комнату, где мы разместились и довольно скоро покинули непрерывную реальность ради земли обетованной снов.
Утром наш хозяин и его подельник позавтракали сигаретами и отправились за квасом. Не то чтобы их мучила жажда или любовь к национальному пойлу – квасу они собирались приобрести 980 литров, а затем уступить его по сходной цене какой-нибудь торговой точке. Так зарабатывают на жизнь культурные, осевшие в Подмос-
ковье юноши из хороших провинциальных семей. Мы вежливо отклонили их предложение вкупиться в бизнес и отправились на прогулку по окрестностям, ведь всякому любителю русской словесности известно, что не только панфиловцами и деревней Крюково славны эти места, а ещё и усадьбой Шахматово, в которой юный Блок читал Шопенгауэра, играл в любительских спектаклях и любил Любовь Менделееву.
* * *
Я осторожно подул на хлебные крошки, но они не сдвинулись с места.
Тогда я накрыл стол газетой и вышел из купе с непогашенным светом в руках.
* * *
Настала ночь. Ужин сменился medication time – это для нас, а для поезда – движение, подгоняемое привычкой и электричеством, к постоянному и всё же промежуточному (жуть!) финишу.
* * *
Доехали до Урала. Видели снег. Неужели и дальше так будет.
На вопросительный знак нету сил. Остаюсь железнодорожно Ваш.
С сигаретой в тамбуре.
P.S. Амитриптилин – друг человека, и феназепам – пророк его.
* * *
Вышли в Свердловске, измученные сном совершенно. Купили четыре пирожка, осмотрели «договорные книги» и ништяки в кафе «Экспресс». В наш вагон пришла телеграмма: чувак, где-то выйдя, забыл здоровенный ящик с «дефицитом». Ящик описали и унесли вместе с понятыми. Пошедшего в ресторан за «Явой» меня подняли на смех – сказали, что сами её курят, утешили «Лирой». Я её попробовал – она… Вот опять чай разносят. А чем я хуже Тургенева? Я тоже люблю, чтоб меня отвлекали от рукописи!
* * *
«Наркотики – это нехорошо!» – сказал Энди Уорхол. «Чепуха! – сказала Нико. – У нас будут новые, хорошие наркотики. От них появятся у нас большие дети, которые не узнают нехороших наркотиков».
Она снималась в фильме «Сладкая жизнь», пела в «Бархатном подполье». А однажды три недели трахалась в гостинице с Игги Попом, так что Игги бежал от неё по водосточной трубе. Его рост – 1 м 53 см, её – шесть футов.
Молодая и красивая, она умерла, упав с велосипеда.
Такую историю рассказал Лёха К. в Зеленограде – второй после Новосибирского Академгородка советской Швейцарии.
* * *
20:00 Москвы. Как поздно садится здесь солнце! Подружился с моряками, они дали мне пять пакетиков растворимого кофе. Скоро Тюмень. Степя! Однако, домой едем. Одинокие, крепко спаренные разлукой с родными.
Капитально стемнело. Тётенька-соседка спит – и сыра нам не будет. О чём я думаю? Как раз об этом и думаю.
Прошёл час. Предместья Тюмени полыхают ртутью.
* * *
На траверсе Тюмени, чахлой столицы советской нефти, приняли медикаменты, обеспечив себе покой. Хватит с нас столиц!
Нужно релаксироваться перед спрутным Н-ском. А тётенька оживилась, хочет есть, послала А.Ф. за кипятком. Может, и сыр будет?..
* * *
Феназепам, он укорачивает щупальца восприятия и равномерно размещает их вокруг корпуса. А циклодол – тот изымает субъекта из контекста реальности, делая его автономным и молчаливым.
Что же касается амитрипилина, то, когда мы с Максом служили в четвёртом отделении связи г. Томска разносчиками и возбудителями телеграмм, мы перед тем, как пойти вразнос по ноябрьскому морозцу куда-нибудь в сторону улицы Пифагора, раскусывали напополам жёлтую вкусную таблетку и вываливались в снег и тьму с полными карманами телеграмм и с широкими швейковскими улыбками на небритых юных лицах.