«Ты актриса… Так играй же», — в отчаянии скомандовала себе Ана.
И она сыграла. Сыграла все. Страсть. Возбуждение.
И оргазм.
Джон пришел в себя и издал продолжительный прерывистый вздох, затем удовлетворенно застонал. Он стал игриво покрывать поцелуями ее губы, живот, бедра.
— Кажется, я слышу шаги? — театральным шепотом произнес он, приподнимаясь для того, чтобы заглянуть в ее чуть вспотевшее лицо. — Может, это мама идет?
Ана неожиданно рассмеялась и бросила в него подушкой.
— Вредина! Она поставит тебя в угол!
— Это не беда, если в одном углу со мной окажешься ты.
— Я всегда буду в одном углу с тобой, Джонни, — тихо сказала Ана, и ее взгляд стал серьезным, а руки обвились вокруг его шеи. Она притянула его к себе и поцеловала. — Я так люблю тебя.’. Не бросай меня никогда.
— Никогда!
Ана уснула, свернувшись под периной из гусиного пуха в объятиях Джона. Его руки были крепкими, сильными, надежными, как и все в этом родовом доме. Засыпая, убаюкиваемая его ровным дыханием, она сказала себе, что на Мауи дела должны поправиться.
Океанские бризы, шелест пальм, тропические закаты — все это хорошо влияет на секс, в этом сходятся все эксперты.
Значит, так и должно быть, решила про себя Ана, глядя на догорающие поленья в камине и прислушиваясь к ночным шорохам.
Ей надо лишь научиться расслабляться. Дальше будет легче, успокоила она себя. Это как при прыжках: когда ты стоишь уже на краю, надо прыгать вниз.
Заметка в газете на кухонном столе, казалось, издевалась над ним, и одновременно вызывала ядовитую усмешку.
«Ага, значит так, — он нервно шагал по комнате, то и дело возвращаясь к заметке. — Значит, эта сука проводит праздники в Род-Айленде у своей будущей родни со своим пацаном-сенатором. Дерьмо собачье и сволочи!»
Эрик разорвал газету и выбросил в окно в ночную тьму. Не переставая ругаться, он еще некоторое время походил по комнате.
«Глупый ход, Кенди. У тебя был шанс, но ты отмахнулась от него, Санта Клаус приготовит, пусть и с запозданием, большой сюрприз для тебя».
Он схватил револьвер и с вожделением уставился на него. Его душил гнев. Сочельник пришел и ушел, а с ним истек срок, который он назначил Ане.
«Она думает, что у меня не хватит пороху, чтобы это сделать».
Он перекинул револьвер из руки в руку.
«Так вот, ты совершила самую большую ошибку в своей жизни, дорогуша. Я вроде как кладу уголь в рождественский чулок. А ведь нельзя играть с углем и не запачкаться».
Настало время запачкаться. По-настоящему запачкаться.
Он повернулся, сделал выпад вперед и прицелился револьвером в собственное отражение в тусклом зеркале.
«С Рождеством тебя, стерва!»
Сочельник. Ей остается пробыть здесь всего одну ночь. Уже завтра она выберется из этого мрачного мавзолея, напомнила себе Ана, сделав глоток шампанского. Она вылетит, словно выпущенная из клетки птица, и вместе с Джоном отправится на Мауи.
Прием был пышный, претенциозный, как воскресный чай в школе. Ана переходила из комнаты в комнату, чувствуя себя гостьей. Горели канделябры и камины, и ей было жарко в темно-вишневом бархатном платье с длинными рукавами.
Платье, по мнению Аны, было ужасным, декольте было слишком большим. Ана выглядела в нем претенциозно. Но Джон убедил ее, что все прекрасно. И в то же время, двигаясь среди ста двадцати гостей, она чувствовала себя так, словно надела на себя что-то лишнее. И серьги оказались совершенно неуместными. Джон уверял, что инкрустированные бриллиантами подвески, которые она купила после присуждения ей Оскара, будут отлично гармонировать с платьем, и уговорил надеть их.
Сама Хоуп Фаррелл и все ее подруги были одеты довольно скромно, в ушах были незатейливые серьги, макияж их отличался такой же сдержанностью, как и улыбки.
«Они, наверное, думают, что я разоделась, словно проститутка», — с тоской подумала Ана.
Время до полуночи тянулось мучительно. Джон и отец с губернатором, несколькими конгрессменами и двумя крупнейшими спонсорами избирательной кампании удалились в библиотеку выпить коньяка.
Ана чувствовала себя как капитан болельщиков на похоронах. Но ведь это был сочельник. Должно быть весело, празднично, шумно, должна греметь музыка, в воздух лететь шляпы. Но здесь шум создавался лишь звоном серебряных кофейных ложечек о расписные чашки.
Она разрыдается, если не глотнет свежего воздуха. Еще пять минут с этими чопорными дамами, потягивающими кофе из фарфоровых чашечек, и разговаривающими о предстоящих весенних балах, — и она сойдет с ума.