«Мы собрались здесь для того, чтобы стать свидетелями таинства соединения священными узами брака. Если у кого-либо из здесь присутствующих имеется какая-либо причина для того, чтобы предотвратить соединение священными узами брака Монику Д’Арси и Ричарда Чарльза Ивза, пусть он скажет об этом сейчас или хранит молчание о том навеки…»
Высказаться могли лишь против Ричарда, который был женат в течение многих лет, как-то отрешенно подумала Моника, после чего увидела, что Поль, племянник Ричарда, подносит отороченную кружевами подушечку с обручальными кольцами.
— Ричард Чарльз Ивз, согласны ли вы, чтобы эта женщина, Моника Лизетт Д’Арси, стала вашей законной женой? — слова епископа эхом отдались в соборе, когда Ричард пронзительно посмотрел в ее глаза. Моника лишь по губам его поняла, что он говорит «Да, согласен», хотя практически не слышала звука его голоса.
— Моника Лизетт Д’Арси, согласны ли вы, чтобы этот мужчина, Ричард Чарльз Ивз, стал вашим законным мужем…
Моника не слышала остального.
— Нет!
Епископ сделал паузу, его заостренное лицо вздрогнуло. Он вперил взгляд в Монику, словно не расслышав ее.
— …начиная с сегодняшнего дня и до тех пор, пока вас не разлучит смерть?
— Нет!
Моника увидела, как широко раскрылись глаза епископа. Она повернулась к Ричарду, который смотрел на нее с застывшей ледяной улыбкой.
— Моника, какого черта? — сделав вдох, произнес он негромко с плохо сдерживаемой яростью. Видеокамера крупным планом запечатлела его искаженное гневом лицо.
Моника слегка покачала головой.
— Нет, Ричард… Прости меня… Я не могу…
Какое-то странное спокойствие снизошло на нее. Она улыбнулась щедрой, открытой улыбкой, подобрала полы своего царственно великолепного платья и с высоко поднятой головой направилась к выходу. Моника покинула собор так, как могла это сделать только она. Величественно и легко скользя по белоснежному ковру и освещаемая яркими солнечными лучами, она подошла к лимузину.
Не обращая внимания на ошеломленного водителя, она скомандовала:
— Сразу же на Меррит Парквей. Мы едем в Коннектикут.
Пот застилал ей глаза, когда Моника добралась до тропы, ведущей к флигелю Паркеров. Ее платье-то и дело цеплялось за кусты роз и шиповника. Оно выглядело изрядно помятым, туфли поцарапались и запылились. Но Монику беспокоило лишь одно: только бы не опоздать!
Она тарабанила в дверь флигеля.
Нажимала на звонок.
Кричала.
Ответа не было.
Над покрытыми лаком волосами прожужжала муха, и, покружившись, улетела в сторону цветущих газонов. Июльский воздух был наполнен мирным, сонным запахом роз, маргариток и олеандров.
Моника с трудом сдерживала слезы отчаяния.
«Ты еще не мог уехать. Ты просто не мог».
Она бросилась к большому зданию. Может быть, новые владельцы знают, куда он уехал. Из верхнего окна донеслись звуки музыки. У нее перехватило горло: Паваротти… Ну не ирония ли судьбы!
Она решительно потянулась к латунному кольцу на дверях и стала отчаянно его дергать. Наградой ей стали звуки приближающихся шагов.
— Вы не могли бы мне сказать, куда…
В дверях стоял Пит Ламберт. Держа в руках недоеденный кусок пиццы, он с изумлением смотрел не нее.
— Куда что?
Монике показалось, что в ее груди не сердце, а отбойный молоток.
— Что вы делаете здесь? Я думала, что вы переехали.
— А что вы делаете здесь? Я думал, что вы выходите замуж.
— Я спросила первая, — сердито произнесла она.
Знакомая широкая, сводящая с ума улыбка озарила его лицо.
— Да, графиня, конечно же вы первая, — он взял ее за руку и провел в вестибюль.
Даже тогда, когда дом был пуст и свежеокрашен, он казался очень красивым. Сейчас же, обставленный выдержанной в светло-коричневых тонах мебелью, с пушистыми коврами ручной работы, он был бесподобен.
Впрочем, Моника пришла сюда отнюдь не для того, чтобы восхищаться отделкой. Она в упор посмотрела на Пита и упрямо повторила:
— Я думала, что вы переехали.
— Так оно и есть. Как вам нравится моя новая берлога?
— Ваша берлога? Должно быть, вы имеете в виду берлогу вашей мечты.
Он громко рассмеялся, бросил пиццу на коробку, стоящую на кофейном столике, и вытер руки о салфетку. Тем временем Моника пыталась решить для себя, не оказалась ли она в каком-то невероятном сне в духе Сальвадора Дали. Но Пит казался реальным, он отнюдь не был сновидением. Он был вполне материальным, из костей и плоти, и смотрел на нее, виновато поблескивая глазами.
— Я должен сделать признание… Это мой дом. Он был моим с самого начала.