о замечательно... А чего же ты плачешь? Волнуюсь... Моя же свадьба, наконец-то. А то я всё за подружек привыкла радоваться и свозь слёзы зависти "горько" кричать... Так что выяснения отношений не было. Всё это для экзальтированных дур, а не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. "И правильно, спокойно резюмировала Тамара ситуацию.- ВСЕ ОНИ ПОХОТЛИВЫЕ ВОНЮЧИЕ КОЗЛЫ. Твой Женька хоть красивый козёл. Посмотри вокруг на всех этих "мужиков", да хоть на моего выблядка со Столешникова... В Москве красивый мужчина ещё большая редкость, чем красивая женщина..." Что ж, решила и Юлия, раз он свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо. Пусть пеняет на себя! Не я ли была готова всю жизнь быть его единственной любимой и любящей женой? Не он ли этого не пожелал? Отлично, взамен он получит меня же, но как единственную с точки зрения его материального благополучия супругу - не более того! Он у меня получит именно то, что заслужил. Я выйду за него, завтра же, как и намечено, и тем самым ему отомщу. Когда каждую ночь рядом с ним будут мои знаменитые груди, ради которых он, собственно, и начал меня добиваться, но отделённые от него моей же презрительно повёрнутой к нему спиной, он надолго пожалеет, что вообще сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот стерпит всё. Так ему и надо. Чего стоит самая жестокая сцена ревности на фоне вот такого наказания - с первой брачной ночи до деревянного пенала... Да, я тоже его ужасно хочу, для меня такие отношения - не менее страшная пытка. Но быть ему запасной, дежурной женщиной ешё больнее... Он и стерпел всё... Оба приняли эти правила игры и привыкли к таким отношениям. У них не было ни ссор, ни сцен. Была одна за все эти годы тайная измена Юлии, но какая, о Б-же, измена!.. Но не было и здесь естественных при явных возникших подозрениях сцен, дознаний и развода. Они научились блестяще играть влюблённых супругов на глазах у публики и наедине - при любых обстоятельствах. В семье Краснокаменских рос сын. Всё было прекрасно. Сейчас Юлия шла по обледенелой тропке вдоль шоссе, по которому в пелене снова начавшегося снегопада, разбрызгивая снежную жижу, неслись машины. Сосны стояли так близко, что можно было одновременно коснуться их двух чешуйчатых мокрых стволов разведёнными руками. Жёлтые мокрые иголки с вкраплениями недорасстаявшего снега мягко сминались под сапожками, когда она свернула к потемневшему от сырости штакетнику, за которым громоздилась номенклатурная дача, выкупленная отцом и подаренная молодым к свадьбе. Окна жёлто светились уютом в стремительно наступающих сумерках, заливая золотистым оттенком просевшие снежные шапки на столбиках. Юлия обмела на крыльце сапожки веником, вытерла подошвы о решётку со щёточками, прошла через веранду с плетёнными креслами и прошлогодними листьями на столе в виде неувядающего букета. В гостинной особый уют и тепло создавала старинная, голубого кафеля печка. Мягко светился и сочился тихой музыкой оставшийся открытым бар с янтарным блеском дорогих бутылок. Громоздились в полумраке картины, бронза, хрусталь, дорогие старинные издания классиков в переплётах с золотым тиснением - наследство крупного советского работника. Всё это семейное великолепие и было взаимной платой Юлии и Евгения за их специфические семейные отношения. О прежних хозяевах этого родового гнезда напоминала большая фотография, где отец Юлии был вторым планом в сцене рукопожатия Хрущёва и Кеннеди где-то в Швейцарии. Товарищ Горский не пережил второго инфаркта после очередной чистки 1996 года. Накануне рокового приступа он как раз искренне и снисходительно сочувствовал иммигрантам из рухнувшей без русской алии чужой страны - такого недолговечного бывшего Еврейского государства... Искусственный брак, думала про Израиль перед его крахом Юлия, основанный, как у нас с Женей, не на взаимной любви, доверии и преданности, а на страхе и всеобщей неприязни, может окончиться только катастрофически. Вот и мы с моим благоверным так же плохо кончим, как этот чуждый нам бывший Израиль!.. Без шубки, парика, сапожек, в небрежно завязанном секесь-накесь домашнем халате эффектная дама, какой мы только что представили себе Юлию, стала похожа на любую нашу соседку. Без накладных ресниц (в специальную шкатулку), без маски на лице и выверенных плавных жестов опрощённая до полного безобразия Юлия совершенно плебейским движением плеснула в стаканчик из бутылки, рывком с кхеканием опрокинула водку, прополоскав ею рот (видел бы этот вшивый сноб!..), закусила долькой чеснока, намеренно громко отрыгнула (она одна!), оторвала зубами кусок ненарезанной селёдки прямо из спинки рыбы, плеснула, о ужас, после водки-то! коньяку в тот же стаканчик и заела его, представляете, солёным огурцом, взятым прямо руками из банки чуть не по локоть в рассоле, и отгрызанной распахнутой пастью луковицей, коньяк-то! Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая стулья, развратной походкой пьяной публичной женщины, прошла к тахте, любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным сирийским покрывалом и, сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров, к тому же с ногами - а ведь она одна, наконец-то в этом вечно переполненном чёрт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!.. Протирает сейчас сейчас специальной бархоткой наши прощальные фужеры, с неприязнью думает в это время Евгений. Высокообразованная скотина, псевдоцивилизованный плебс с придурью, свинья в дорогом дефиците... Перед внутренним взором возник вместо снежного пейзажа за окном их собственный после смерти Горского дом с минимальным огородом, без сада среди подмосковных сосен и елей, их подержанный вишнёвого цвета широкий приземистый "форд", купленный по случаю вместо с трудом проданных "жигулей". Чтобы было как дома и на работе - удобно и уютно. В рамках наконец-то установленного в семье и в стране железного порядка - основы основ человеческого бытия. Чтобы никак не зависеть от случайностей. Как вот эта электричка: задумали её чуть не сто лет назад вот с этой скоростью и железной надёжностью, запустили на железную дорогу и свистит себе она, извиваясь среди лесов и полей точно по раз навсегда установленному расписанию, в любую погоду, крошит к чертям собачьим гололёд на рельсах, взрывает красным бампером сугробы на полотне. Плевать ей на все капризы погоды в рамках этих рельсов, установленного порядка в чудом во-время удержанной на рельсах великой северной державе. Положенное число минут и секунд, и вот они - огни столицы внутри железных кружев неизменного сотню лет вокзала. Вокруг мокрая толпа и, надо же, многие куда-то с лыжами. Вязанные шапочки, женский смех, толчея и давка, которой так благополучно лишены здравомыслящие жители пригородов. По привокзальной площади идёт высокий человек с дорожной сумкой через плечо. Всё на нём импортное, хотя отечественное в последнее время ничуть не хуже. Но у него, у них - всё ещё и импортное впридачу. Всё куплено по блату, как ни опасно быть нынче в блатной среде, но так уж воспитан Евгений. Даже на отечественный уникальный туристический маршрут билет у него куплен по блату. Блат сильнее Совнаркома, шутили отцы-основатели "Империи зла". Блат сильнее нас, шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи, смирившиеся с бытовым неистребимым злом. Евгений смотрит на себя со стороны и самодовольно улыбается. В свои тридцать пять при росте сто восемьдесят три и весе восемьдесят шесть он сохранил юношескую фигуру и подвижность. Позади университет, аспирантура, защита кадидатской, выигранный конкурс на должность завлабораторией Института прикладной математики. Это для довольно приличного оклада. Хобби же и источник доходов у него другой. Оно же - входной билет в царство дефицита товаров и услуг. Как известный в узком кругу фотограф-художник, он востребован для неких специфических портретов. Особый доход ему приносят тайные сеансы, когда ему позируют ню дамы света и полусвета. Это же источник не только смертельного риска, но и бесконечных мук. Ограничив себя рамками железного порядка, он может только созерцать чужие женские прелести, иногда рискуя прикоснуться к гладкой коже, чтобы поправить на натуре не туда закинутую ножку или ручку. Натурщицы, как правило, - жёны кое-кого, хранят имя своего фотографа в тайне от ревнивого мужа, но не от завистливых подруг. Евгений не раз был почище Штирлица на грани провала, особенно, когда очередная юная и прекрасная жена гэбэшного генерала попала на обложку "Плейбоя". Генерал бил её по всем доступным теперь каждому мужчине в мире великолепнам белым округлостям до тех пор, пока она не выдала, кто переправлял негативы в Америку. Всех заложила несчастная красотка, кроме мужественного своего фотографа с таким медальным тяжёлым лицом, такой сладкой дичинкой в шалых глазах и таким мужскими морщинами на щеках, похожими на турнирные шрамы. В тайные фотографы попал выданный первым безобидный фарцовщик, так и не понявший, за что он мотает такой почётный срок. В конце концов, он проникся к себе таким уважением, придумал себе такую неслыханную биографию, что вышел из тюрьмы авторитетом. А неприступный до того истинный фотограф уже через пару месяцев, когда на чужой жене "всё зажило, как на собаке", обрёл, наконец, с ней свой альков... Дамочка оказалась не только профессионально битой, но и по-чекистски настойчивой. И была вознаграждена! Застоявшаяся, загнанная вглубь страсть несчастного Жени проявилась таким для неё мощным гейзером, что юная генеральша готова была стократ стерпеть что угодно от грозного мужа. А тот, вечно занятый поисками происков, и предположить не мог, на какой риск способна пойти настоящая женщина ради такого любовника. Та ещё попалась нам на глаза боевая подруга, да ещё чекиста! Фи, ну как ей не стыдно! Пока он на незримом фронте, эта... Даже писать о ней как-то противно... было бы, не будь она так хороша собой... А как там эта наша хитрожопая Юлия с её местью? Она, конечно, немедленно почуяла недоброе, но было поздно. И так ей, этой, как её там, Юлии, между прочим, и надо, по нашему козлиному мнению. В конце концов, больше всех себя же и наказала, не правда ли? Своё главное достояние оставила без комплектующего изделия и рада. Будто у других нет того же, что она от мужа прячет, дура набитая... И вообще я вам вот что скажу, между нами, девчонками... Если уж мстить кобелино-изменщику, то не в такой же мазохистской форме. Лишить себя всего единственно ценного в жизни ради его мук! Ну не дура ли? Да профукай ты все его сбережения, а потом и зарплаты, радостно подставляя ему же свою суть каждую ночь, вот это будет месть! И себе удовольствие, и ему в убыток. Да у него после первых долгов вообще и ответный узел завяжестся, и ничего путного не шевельнётся. Всё же не так обидно будет, как при полной боевой готовности его главного калибра, как говорят у нас на флоте. Вот тогда-то ты, подруга, и ищи себе, к тому же, чужого кобелино своему самотопу на замену. То-то, Юленька, дурочка ты моя. Сисечки она от мужа прячет и рада, надо же! А он другие, ещё лучше, нашёл - и ещё больше рад. Ещё и фотографирует их со всех сторон обоим подлым голубкам на радость. Найдёшь такие снимки случайно - чем тебе ещё отомстить, а?.. За площадью Евгений занял очередь к маршрутке. Косыми плотными зарядами сыпал густой снег, за которым то исчезало, то появлялось семидесятиэтажное серое стеклянное облако - одно из новых циклопических зданий андроповской Москвы. Машины шипели паром раскалённых двигателей по пояс в снегу. Пешеходы с чавканием выволакивали ноги из растущих на глазах сугробов. У пассажиров, сгибающихся у входа в двери такси, были залепленные снежной массой спины. Оттаяв, пальто порождали в салоне кислый запах прелой шерсти, по которой сползали на сидения сосульками снежные пласты. Внутри аэровокзала была привычная бесконечность потолка, переплетения слепящих ламп, запах кофе, духов, прелой одежды и недочищенных туалетов. В России можно установить любой порядок, кроме чистых туалетов, подумал Евгений, выглядывая свободное место среди тысяч переполненных людьми и вещами кресел. "Мело, мело по всей земле, во все приделы..." Вся исполинская бескрайняя страна исчезла вдруг с экранов наблюдателей со спутников в этой вселенской метели. "Вниманию пассажиров. Вылет рейса... задерживается до... Рейс... до..." И так до бесконечности. Такой-то рейс до стольких-то туда-то. Снегопад по всем городам и весям, самое пакостное время - начало зимы. На аэродромах ревут машины, но ещё пуще ревёт метель, торопливо занося только что расчищенное пространство. "Мама... дай, дай... Чшшш, чшшш... Ну, мама, когда мы полетим? Задерживается... О времени вылета... Мама! Ну, ма-ма... Когда мы летим? Нескоро, спи... Пассажир Справный, вас просят срочно пройти к справочному бюро... Пассажиру Справочному пройти к справному бюро... Зин, ты чё, оху... Простите, Справному - к справочному!.. Ну ты даёшь, мать!.." Справный, скорее всего какой-то бывший киевский Иоффе, оголтело лезет к окошкам, но туда не пробиться. Никто ничего не ждёт здесь от замотанных синемундирщиц. Просто скучно. Настроились на полёт, спешили, толкались в метро, пёрли сквозь сугробы, боялись опоздать и - на тебе!.. "Девушка, я сижу с детьми вторые сутки. Вы у меня доигаетесь! Вот сдам ваши билеты и - на поезд, а?!" "Не знаю, мужчина." " А кто тут хоть что-нибудь знает?" "Девушка, как насчет этого, как его, забыл, рейса?" "Задерживается!" "А пятнадцатый?" "Все рейсы задерживаются, женщина." "И первый?! Он же фирменный!" "Не мешайте работать, мажчина." "Пассажир Краснокаменский Евгений, вас просят срочно пройти на посадку к выходу номер три. Краснокаменскому - к выходу три." Всеобщее волнение. Что? Кому-то - посадка!.. Расчистили, значит? Евгений, только угнездившийся надолго между двумя чеченами, ошеломлённо вскакивает. Какая, к чертям, посадка..." Но волочит свою на колёсиках сумку, провожаемый лихорадочными взглядами, к выходу номер три. Там уже закрывают двери. Он еле втискивается между ними и тотчас у него отрывают из рук поспешно вынутый билет и вталкивают прямо в салон странного, словно бескрылого самолёта. Как во сне он находит своё место, собирается снять пальто, но его останавливает синяя девушка: "У нас не раздеваются, пассажир. Лететь полчаса." "Как полчаса? - холодеет наш честнейший учёный-фотограф-любовник. - Вы меня куда сунули? Мне, между прочим, до Владивостока, а не в Мытищи, пустите!.." "Сиди, дорогой, и не рыпайся себе, - говорит сосед слева, светя редкими золотыми зубами из-под максикепки и максиусов. - Тут все до Владивостока. Ракета это, понимаешь?" "Что? - ещё больше пугается Евгений нарушению порядка. - Какая, к дьяволу, ракета, кацо? Я на самолёт купил билет. А не на..." "Самолёт это, застёгивает ему ремень стюардесса. - Успокойтесь, мужчина же. Новый вид услуг..." "Нэ бачилы вочи, що купувалы, - хохочет сосед справа. - И як таким билеты продают, га?" А за окном вдруг в полной тишине полетели назад едва видимые в мессиве метели улицы и площади Москвы, потом исчезает всё, кроме белой, быстро светлеющей пелены, потом, вдруг, появляется яркое синее небо с садящимся в белые облака красным солнцем. Всё в той же тишине небо темнеет до густой синевы ближнего космоса и только тут возникает короткий, на три минуты, рёв ракетных ускорителей, после которого продолжается снова бесшумный полёт по баллисте навстречу ночи. И в этой ночи вырастают на горизонте те же густые облака. Самолёт выпрастывает длинные планерские суставчатые крылья, стремительно погружается в свистящий в тишине мрак и выныривает там, где среди огней на странно блестящей в свете полной луны земле мчится по нитке эстакады среди снегов широкая платформа-катапульта, с которой уходит чуть не вертикально вверх встречный самолёт на Москву и с которой через секунды с лёгким толчком стыкуется самолёт-ракета из Москвы. Платформа мягко тормозит у берега Амурского залива. Весь путь от аэровокзала на Ленинградском проспекте Москвы до аэропавильона на Первой речке Владивостока занял менее получаса! Ошеломлённые пассажиры, не веря своим глазам, выходят на оледенелый перрон. Всё вокруг покрыто слоем блестящего смертельно опасного сплошного льда. Накануне здесь прошёл субтропический, естественный для этих широт, ливень, который тотчас замёрз весь на земле после неестественного для широты Сухуми, но вполне легитимного для Советского Дальнего Востока внезапного двадцатиградусного мороза с ураганным ветром. Всё тотчас обледенело, включая аэропорт Озёрные ключи от диспетчерской кабины до каждого кустика около всех вздётно-посадочных полос, остекленевших за какой-то час до такого состояния, что их никакой техникой за неделю не очистишь... Оледенели провода и рельсы, всё, кроме прогретого мощным двигателем чёрного покрытия взлётно-посадочной платформы на магнитной подушке на эстакаде, с которой ветер сдувает и снег и дождь ещё до льда. Такой транспотной системе воздуш