Чесс улыбнулась. Хорошо, что политиканы в Вашингтоне приняли этот закон. Нэйтену уже несколько недель приходилось постоянно сдерживать себя, пока обговаривались все детали коммерческих соглашений между ним и англичанами. Он не привык разговаривать о том, как делать дела. Прежде он всегда просто делал их без дальних разговоров.
Теперь он наконец-то сможет отвести душу на сенаторах и конгрессменах. А им придется его послушать — ведь он платит им деньги.
Чесс вышла на прохладную, продуваемую ветерком заднюю веранду Хэрфилдса и села в одну из качалок с высокими спинками. Качаясь, качалка тихо поскрипывала. Этот звук убаюкивал, как колыбельная. В доме было тихо; Гасси куда-то ушла по своим делам. Солнце искрилось на крыльях стрекоз, бирюзово-зеленая колибри сунула клювик в чашечку герани, растущей в глиняном горшке на ступеньке, Стояло лето, южное лето, проникнутое ленивой безмятежностью. Это было как раз то, что нужно. Англичане были превосходными гостями, вежливыми, нетребовательными, но их выговор остро напоминал Чесс о том, что ей было бы лучше забыть. Она закрыла глаза, откинула голову назад, на спинку кресла-качалки, и долго качалась, слушая убаюкивающее поскрипывание, пока на нее не снизошел покой.
Но топот Гасси разрушил его; Чесс вздрогнула, моргнула и очнулась.
— Мама, ты где?
— На задней веранде, Гасси.
— А, вот ты где. Я ходила на почту и принесла письма. Можно, я возьму себе эти чудные марки? Джулия Беннет наклеивает их в альбом.
— Нельзя, пока твой папа не разберет почту. Эти письма из Англии касаются его бизнеса.
— Но на этом большом конверте, адресованном тебе, тоже полно марок, видишь?
Чесс сразу же узнала почерк, хотя видела его всего лишь один раз, в коротенькой записке.
— Мама, что с тобой? Ты заболела?
— Нет, детка, это из-за жары. Не могла бы ты сбегать на кухню и попросить кухарку приготовить нам холодного лимонада?
Ей необходимо было остаться одной. Ее пальцы так крепко сжимали подлокотники качалки, что руки, от запястий до плеч, дрожали. Что же Рэндал написал ей? Чего он хочет? Она разорвала толстую обертку бандероли и бросила ее на пол.
Поверх внутренней обертки лежала газетная вырезка. Чесс прочла ее, ничего не понимая. В заметке говорилось, что чья-то коллекция живописи будет выставлена на аукцион.
Она еще раз посмотрела на дату аукциона. Он состоялся 30 июня.
Она осторожно развернула внутреннюю обертку и увидела письмо. У нее перехватило дыхание.
«Моя дорогая Чесс!
Этот рисунок напомнил мне о тебе. Я как раз готовился к этому аукциону, когда мы встретились в Национальной галерее. Надеюсь, ты найдешь на стене место для этого маленького подарка, который будет напоминать тебе о твоем любящем английском кузене.
Рэндал Стэндиш».
— Вот твой лимонад, мама!
— Спасибо, детка. Пожалуйста, поставь его на стол.
— Ух ты, сколько марок. А что там внутри?
Чесс молчала; она не могла ответить. Она отложила письмо Рэндала и открыла находившуюся под ним картонную папку.
В ней был рисунок, сделанный карандашом; всего несколько линий — подготовительный набросок, не больше. Но он сразу же напомнил Чесс саму картину, которой она тогда любовалась в галерее. Мужчина и женщина стоят, взявшись за руки, в залитой золотистым светом комнате, и их обращенные к зрителю лица выражают тот умиротворенный покой, которого так жаждала Чесс и которого ее лишил подарок Рэндала. Ей казалось, что слова его письма жгут ей колени сквозь ткань платья. Ей хотелось прижать их к губам, к груди. Но вместо этого она протянула письмо и рисунок Гасси.
— Посмотри, чистые ли у тебя руки, мое солнышко. Этот рисунок очень старинный и очень дорогой. А письмо мне прислал наш английский кузен, о котором я тебе рассказывала.
«Мне нужно поскорее куда-нибудь уйти, побыть одной», — подумала Чесс.
— Я немного посплю, Гасси, — сказала она. Прощальный прием в честь наших английских гостей очень меня утомил.
Наполовину притворив ставни и заперев дверь своей комнаты, Чесс наконец-то смогла заплакать. Соленые слезы потекли в ее приоткрытый в горестной гримасе рот, беззвучно зовущий: «Рэндал… Рэндал… Рэндал…»
Она гладила руками свое тело, вспоминая его руки и подражая их прикосновениям.
Нэйт отсутствовал всего три дня, но Чесс хватило этого времени, чтобы оправиться от потрясения. Она смогла спокойно показать ему письмо и набросок и говорить о них так, словно они были для нее не более, чем приятным сюрпризом.