«Я предпочитаю последнее, — решила Чесс. — Так оно и будет, правда, я еще точно не знаю — где. Это место находится неподалеку от Дерхэма — где бы он ни находился, — на берегу быстрого ручья, и скоро там встанет мукомольная мельница, а внутри нее будет установлена сигаретная машина».
Внезапно ее пронзила тоска по Нэйтену. Ей хотелось, чтобы он снова поднял ее и закружил. Как счастлива она была в те короткие минуты! Такие минуты у них еще будут, и их будет много, она в этом уверена. В последние два дня он был так замкнут и молчалив просто оттого, что совсем вымотался. «Господи, прошу тебя, пусть он больше не ездит по дорогам холодными ночами. Сделай так, чтобы он нашел ночлег где-нибудь, где тепло».
В течение ноября Нэйтен еще трижды возвращался на ферму. Для Чесс его приезд всегда был праздником: пасмурные небеса вмиг светлели, а тесный убогий дом превращался в уютное гнездышко, где она могла упиваться блаженством быть рядом с ним.
Но первое ликование всегда длилось недолго. Нэйтен был чем-то озабочен; иногда он даже не слышал, что она ему говорит. И он почти ничего не ел, хотя она старалась все приготовить как можно вкуснее несмотря на то, что зимние запасы провизии не отличались разнообразием.
— Ты стал таким же малоежкой, как Чейс, — брюзжала его мать. — Смотри, если заболеешь, то будешь сам виноват.
Именно этого Чесс больше всего и боялась — что он заболел. Нэйтен всегда был хорошим едоком, даже когда еда на столе выглядела куда менее привлекательно, чем то, что готовила она. У нее самой был плохой аппетит, но это было нормально. Она уже и не помнила, когда он был хорошим. Несколько раз, особенно когда она была вместе с Нэйтеном, ее аппетит улучшался, но в основном ей было все равно, ела она что-либо или нет. В Хэрфилдсе она часто вообще пропускала завтрак или обед или только делала вид, что ест, потому что сидела за одним столом с дедушкой.
Ей это было нипочем, но ему — нет. Ему нужна сила, чтобы ездить по холоду от магазина к магазину. Когда она смотрела, как она грузит на лошадь тяжелые седельные сумы с табаком, у нее сердце начинало щемить от тревоги. Но она каждый раз махала ему на прощанье с широкой улыбкой на лице. Это было единственное, что она могла ему подарить.
В декабре она не выдержала и стала просить его не уезжать.
— Не уезжай, прошу тебя! В том, чтобы остаться дома, нет ничего стыдного. Такой суровой зимы, как нынешняя, еще никогда не было, даже Ливви Олдербрук так говорит. В этом году она даже не устроила свой праздник с жареной свининой, а такого с нею еще ни разу не бывало.
— Стыдного и правда нет ничего, зато дома и денег не заработаешь. Моя работа — продавать кисеты с табаком, когда они сшиты и наполнены.
Он даже не был раздражен. Он просто говорил с нею так, словно она была кем-то, кого он едва знал.
Когда фигура Нэйтена пропала вдали, Чесс зарыдала, закрыв лицо плечом. Он нес лопату, шагая впереди тяжело нагруженной кобылы и ведя ее на поводу сквозь густой снегопад, который начался с утра.
Она боялась, что никогда больше его не увидит.
Старая Ливви отругала ее.
— Разве он не сказал тебе, что вернется, чтобы отпраздновать Рождество? Значит, так оно и будет. Нэйт Ричардсон не из тех, кто нарушает свое слово.
— А что, если он попадет в буран? Он может замерзнуть насмерть, пытаясь добраться до дома.
— Нэйт Ричардсон слишком упрям, чтобы умереть. Если он сказал, что воротится к Рождеству, значит, непременно воротится.
Нэйт спешился. Дорогу опять перегородил занос. Он наполнил торбу овсом, надел ее на морду кобылы, потом отстегнул от седла лопату. Он был не прочь побросать снег. Яркое солнце приятно грело его плечи. К тому же работа отдаляла прибытие домой. Ему не хотелось на ферму. Гидеон и Лили, наверное, уже там. Ведь до Рождества осталось только два дня.
Он вонзил лопату в искрящийся белый снег. Выхода нет: он должен встретиться со своим братом — и с женой своего брата. Он знал, что может это сделать. Мужчина находит в себе силы сделать то, что должен, а если нет, то он не мужчина.
Но вся штука в том, что сейчас он не чувствует себя мужчиной. Он снова стал тем мальчишкой на ежегодном молитвенном собрании, который видел перед собою самую прекрасную девушку в мире. Почему это воспоминание так четко, так ярко? И — о, Господи, — почему его руки до сих пор помнят ее мягкие груди, ее тонкую талию? Нэйт застонал. Его губы горели, как тогда, так же, как горели ее губы, когда он их целовал. Как же он сможет быть с нею в одной комнате и не прикоснуться к ней, не прижать к себе ее тело, не приласкать ее? Жену своего родного брата!