_______________
* Век Людовика XIV _______________
К середине сентября, отобрав лучшее из своего скромного гардероба и с обновленным набором галстуков я отправился в путь.
До станции Брей-Бланжи, расположенной между Пон-л'Евеком и Лизье, я добрался почти ночью. С поезда сошел я один. Встречал меня человек в ливрее, крестьянин по виду, он взял мой чемодан и повел меня к коляске, стоявшей по другую сторону вокзала. При виде лошади и коляски воодушевление мое поубавилось: более жалкое зрелище трудно было вообразить. Крестьянин (он же кучер) сходил за моим дорожным сундуком, который я сдал в багаж; под его тяжестью рессоры повозки осели. Внутри ее стоял удушливый запах курятника... Я хотел опустить стекло дверцы, но кожаная ручка осталась у меня в руке. Днем шел дождь, и дорогу развезло, на первом же подъеме что-то случилось со сбруей. Кучер вытащил из-под сиденья кусок веревки и начал винить постромки. Я слез с повозки и предложил посветить ему, при свете фонаря я разглядел, что ливрея бедняги, как и конская сбруя, была штопана-перештопана.
-- Кожа несколько поистерлась, -- начал было я.
Он взглянул на меня так, будто я его обругал, и произнес чуть ли не грубо:
-- Скажите спасибо, что вас вообще смогли встретить.
-- Замок далеко отсюда? -- спросил я как можно мягче.
Он ответил уклончиво:
-- Ездим сюда не каждый день. -- Потом, помолчав, добавил: -Коляска-то вот уже месяцев шесть как не выезжала...
-- А... ваши хозяева часто выезжают на прогулку? -- снова начал я, отчаянно стараясь завязать беседу.
-- Вы что ж, думаете, им делать больше нечего!
Неполадки были устранены, он жестом пригласил меня садиться, и мы тронулись.
Лошадь еле плелась на подъемах, на спусках, спотыкалась, ноги ее заплетались на ровном месте; иногда совсем неожиданно она останавливалась. "Так, как мы едем, -- подумал я, -- мы доберемся до Перекрестка, когда хозяева уже давным-давно встанут из-за стола, а может быть (опять остановка), когда уже лягут спать". Я очень проголодался, хорошего моего настроения как не бывало. Я попытался разглядеть окрестности: оказывается, я и не заметил, как мы свернули с большой дороги на проселочную, гораздо менее ухоженную, фонари высвечивали тянувшуюся по обе стороны от нее плотную и высокую живую изгородь -- казалось, она окружает нас, преграждая путь, и расступается только в тот момент, когда мы ее проезжаем, чтобы затем снова сомкнуться.
У подножия подъема покруче коляска снова остановилась. Кучер соскочил с козел, открыл дверцу и бесцеремонно предложил:
-- Если бы господин соблаговолил сойти. Подъем трудноват для лошади. -И, взяв клячу под уздцы, повел ее в гору. На середине склона он обернулся ко мне:
-- Скоро доберемся, -- сказал он, смягчившись. -- Да вот и парк.
Перед нами выросла темня масса деревьев, заслонявшая небо. Это была аллея высоких кедров; мы вошли в нее, и она вывела нас к той дороге, с которой мы съехали. Кучер пригласил меня снова занять место в коляске, которая вскоре доставила нас к ограде; мы въехали в парк.
Было слишком темно, дом был едва различим; коляска доставила меня к крыльцу; несколько ослепленный светильником, который держала в руке малопривлекательная, плотная и плохо одетая женщина неопределенного возраста, я поднялся по трем ступенькам. Женщина несколько сухо поприветствовала меня. Я поклонился ей в ответ, сомневаясь, правильно ли поступаю.
-- Вы, видимо... мадам Флош?
-- Я просто мадемуазель Вердюр. Господин и госпожа Флош легли спать. Они просят извинить, что не встречают вас, ведь ужинают и ложатся спать у нас рано.
-- А вам, мадемуазель, пришлось бодрствовать.
-- Что ж, я привыкла, -- ответила она, и не оборачиваясь, и, проводив меня в прихожую, предложила: -- Вы, должно быть, не прочь перекусить что-нибудь?
-- Пожалуй, должен вам признаться: я сегодня не ужинал.
Она провела меня в просторную столовую, где была приготовлена вполне приличная ночная трапеза.
-- Сейчас печь уже остыла; в деревне приходится довольствоваться тем, что найдется.
-- Но мне это кажется превосходным, -- произнес я, усаживаясь перед блюдом холодного мяса. Она бочком устроилась на стуле возле двери и все время, пока я ел, сидела опустив глаза и сложив на коленях руки, с подчеркнутой покорностью. Беседа наша шла на убыль, и я несколько раз пытался извиниться, что задерживаю ее, но она дала понять, что дождется, пока я закончу, чтобы убрать со стола:
-- А как вы один найдете свою спальню?..
Я заторопился и начал есть быстрее, когда дверь из прихожей отворилась: вошел седовласый священник с суровым, но приятным лицом.
Он подошел ко мне, протянул для пожатия руку:
-- Не хотелось откладывать на завтра удовольствие поприветствовать нашего гостя. Я не спустился раньше потому, что знал, что вы беседуете с мадемуазель Олимпией Вердюр, -- сказал он, обернувшись к ней с улыбкой, которая могла означать лукавство, но та, поджав губы, сидела с каменным лицом.
-- Поскольку вы закончили ужинать, продолжал он, пока я поднимался из-за стола, -- мы оставим мадемуазель Олимпию, чтобы она могла навести здесь порядок; я полагаю, она сочтет более уместным, чтобы мужчина проводил господина Лаказа в его спальню, и уступит в этом свои обязанности мне.
Он церемонно поклонился мадемуазель Вердюр, которая ответила ему более коротким, чем следовало, реверансом.
-- О! Я уступаю, уступаю... Господин аббат, вам, вы знаете, я всегда уступаю... Потом вдруг добавила, обернувшись ко мне: -- Из-за вас я чуть было не забыла спросить господина Лаказа, что ему приготовить на завтрак.
-- Да что хотите, мадемуазель... А что здесь обычно подают?
-- Все. Дамам подают чай, господину Флошу -- кофе, господину аббату -суп-пюре, а господину Казимиру -- ракау*.
_______________
* Арабское блюдо из како, муки, крахмала и сахара. _______________
-- А вам, мадемуазель, вам ничего?
-- Я? Я пью просто кофе с молоком.
-- Если позволите, я, как и вы, буду пить кофе с молоком.
-- Так-так, мадемуазель Вердюр, -- беря меня за руку, сказал священник, -- сдается мне, что господин Лаказ за вами ухаживает!
Она пожала плечами, кивнула мне, и аббат увел меня.
Отведенная мне спальня находилась на втором этаже, почти в конце коридора.