— Что вы, любезный брат мой, об этом думаете? — обратился герцог Беррийский к кузену, когда они выезжали из города.
— Думаю, — отвечал герцог Бургундский, — что племянник наш еще молод и что себе на беду он прислушивается к молодым советчикам. Однако придется немного потерпеть. Настанет день, и те, кто ведет его по ложному пути, раскаются, да и сам король тоже. Нам же, братец, остается ехать в свои владения: пока мы будем заодно, нам никто не страшен, ибо после короля мы во Франции первые люди.
На другой день король был в Ниме и, не останавливаясь в этом древнем римском городе, поехал на ночлег в Люнель. Еще через день он обедал уже в Монпелье, и тут к нему начали поступать жалобы; ему говорили, что чем дальше он будет двигаться вперед, тем больше разорений увидит, что дяди его, герцоги Анжуйский и Беррийский, правившие здесь один после другого, довели страну до такой бедности, что даже у самых богатых людей не хватает средств, чтобы возделывать свои виноградники и обрабатывать поля.
— Вам, государь, — говорили ему, — будет тяжко видеть, как у ваших подданных отнимают треть, четверть, двенадцатую часть того, что они имеют, как они по пять-шесть раз в году платят подати и облагаются новым налогом до того, как успеют внести старый. Ведь на землях между Роной и Жирондой дядюшки ваши самовольно собирали более тридцати тысяч ливров. Герцог Анжуйский взыскивал с одних только богатых, а уж герцог Беррийский, который его сменил, — тот не щадил никого! Рассказывали, что лихоимства эти совершались руками его казначея Бетизака, родом из Безье, и что этот Бетизак увозил с полей все до последнего зернышка, не оставляя даже того, что земледелец оставляет птицам небесным: колосок, упавший с телеги, и тот подбирал.
На эти слова король отвечал, что, если Бог ему поможет, лихоимствам этим будет положен конец; он не посмотрит на то, что герцоги, его дяди, приходятся братьями его отцу, а над их недобросовестными советниками и помощниками он велит учинить беспристрастное и строгое следствие.
Выслушав все эти жалобы и обвинения, король въехал в Безье, где проживал Бетизак, но приказал молчать обо всем, что ему донесли, и первые три или четыре дня пребывания в городе как будто бы посвятил празднествам, а между тем распорядился тайно произвести расследование. На четвертый день ему донесли, что Бетизака, казначея его дяди, простить невозможно, ибо он повинен в таких злоупотреблениях, которые караются смертной казнью. Тоща созвали Королевский совет, где было решено схватить Бетизака и привести в суд.
Судьи разложили на столе перед обвиняемым множество документов, доказывающих его лихоимство, и сказали ему:
— Бетизак, смотрите и отвечайте: как вы можете объяснить эти расписки?
Один из чиновников поочередно брал со стола расписки и читал вслух. Однако на каждую у Бетизака был уже готов ответ. Те, на которых стояла его подпись, он признавал, но говорил, что действовал по приказанию герцога Беррийского, который может это подтвердить. От других расписок отказывался.
— Даже понятия о них не имею, — утверждал он, — спросите у сенешалей Боккерского и Каркассонского, а еще лучше — у канцлера… герцога Беррийского.
Судьи были в большом замешательстве, но в ожидании новых доказательств отправили Бетизака в тюрьму. Они сами произвели обыск в его доме, изъяли все бумаги и внимательно их изучили. Из этих бумаг явствовало, что Бетизак совершал такие лихоимства и собирал с сенешальств и королевских поместий такие баснословные суммы, что читавшие эти документы просто не верили своим глазам. Тоща его снова привели в суд, и он признал правильность всех предъявленных ему счетов, подтвердив, что действительно получал означенные суммы, но прибавил, что, пройдя через его руки, они тут же поступали в казну герцога Беррийского, на что дома у него имеются квитанции, место хранения которых он укажет. Квитанции были доставлены в Совет, их сравнили с расписками и счетами, и сумма почти сошлась: она оставляла около трех миллионов.
Судьи были поражены доказательствами корыстолюбия герцога Беррийского. У Бетизака спросили, на что же его господин мог тратить такие большие деньги.
— Не могу знать, — отвечал он. — Немалая часть, думается, пошла на покупку замков, дворцов, земель и драгоценностей для графа Булонского и Этампского. Собственные дома герцога, как вы знаете, содержатся в большой роскоши, да и слугам своим, Тибо и Морино, он давал столько, что сейчас они стали настоящими богачами.
— Ну, а на вашу долю, Бетизак, — спросил его де Ла Ривьер, — тысяч сто франков досталось в этом грабеже?
— Ваша милость, — ответил Бетизак, — свою власть герцог Беррийский получил от короля, я же свою — от герцога Беррийского, стало быть, в сущности, я тоже уполномочен королем, так как действовал от лица его наместника. Поэтому все подати, которые я собирал, были законны. Что же до моей доли, то на это я имел соизволение герцога Беррийского, а герцог заботился о том, чтобы его люди не бедствовали: выходит, богатство мое вполне законно, ибо досталось оно мне от герцога.
— Вы говорите сущий вздор! — ответил ему Жан Лемерсье. — Богатство нельзя считать законным, если оно приобретено нечестным путем. Отправляйтесь в тюрьму, а мы обсудим ваши показания и представим королю ваши доводы. Как он решит, так и будет.
— Да вразумит его Господь! — промолвил Бетизак.
Он поклонился судьям, и его увели обратно тюрьму.
Между тем едва только разнеслось известие о том, что Бетизак по приказанию короля взят под стражу и будет судим, жители окрестных селений начали стекаться в город; несчастные, которых он грабил, пытались проникнуть в королевский дворец, чтобы молить о справедливости, и когда король выходил, они бросались перед ним на колени и протягивали ему свои просьбы и жалобы. Тут были дети, которых Бетизак сделал сиротами, женщины, которых он сделал вдовами, девицы, которых Бетизак обесчестил. Там, где ему не хватало красноречия, он применял силу. Этот злодей посягал на все: на имущество, честь, жизнь человеческую. Король понимал, что кровь жертв взывает о мщении, и приказал, чтобы Совет вынес Бетизаку свой приговор.
Но в ту самую минуту, когда Совет собрался, вошли два человека: это были де Нантуйе и де Меспен. Они явились по поручению герцога Беррийского, дабы подтвердить показания Бетизака и просить короля и Совет передать им этого человека и, если будет угодно, возбудить следствие против самого герцога.
Совет оказался в крайне затруднительном положении. Герцог Беррийский мог не сегодня-завтра вновь обрести утраченное было влияние на короля; в предвидении этого каждый боялся его разгневать. С другой же стороны, лиходейства Бетизака были до того явны, до того очевидны, что грешно было бы оставить его безнаказанным. Тогда было предложено конфисковать все его движимое и недвижимое имущество, распродать его, а вырученные деньги разделить между бедняками, чтобы Бетизак снова стал таким же нищим, каким взял его к себе герцог Беррийский. Однако король не желал полусправедливости: он сказал, что такое возмездие удовлетворило бы лишь тех, кого Бетизак разорил, но семьям, которым он принес смерть и бесчестье, нужны его смерть и посрамление.
Тем временем в Совет явился некий старец. Узнав, что происходит, он заявил королю и его советникам, что готов заставить Бетизака признаться в своем преступлении, которое было совершено лично им и которое герцог Беррийский не смог бы взять на себя. Старика спросили, что для этого нужно. “Для этого надо посадить меня в ту самую темницу, в которой сидит Бетизак”, — был ответ. Никаких объяснений он давать не хотел, говоря, что остальное уж его дело, никого, мол, оно не касается, и он готов довести его до конца. Сделали так, как сказал старик: стражники публично препроводили его в тюрьму, тюремщик получил “необходимые указания, впихнул новоприбывшего в темницу, где сидел Бетизак, и запер за ним дверь.
Старик притворился, будто и не знает, что в камере кто-то есть; он шел, вытянув вперед руки, словно ничего не видел, а когда добрался до противоположной стены, то сел, прислонясь к ней спиной, обхватив голову руками и уперев локти в колени.