Опустившись в кресло, он продолжал с прежним ожесточением:
— Мы сожалеем только о том, что Бавалан нас ослушался и что нет никого, то взялся бы за дело, от которого он отказался.
— А если такой человек объявится, он мог бы рассчитывать, что найдет потом у герцога Бретонского убежище и защиту?
— Убежище столь же надежное, как церковный алтарь, — сказал герцог торжественным голосом, — защиту столь могучую, какую только может предоставить эта рука. Клянусь прахом моих предков, собственным гербом и мечом! Пусть только явится такой человек: он получит все.
— Я получу, ваша светлость! — вскочив, воскликнул де Краон и пожал руку старому герцогу с такой силой, какой тот в нем и не предполагал. — Жаль, раньше вы этого не сказали: дело было бы уже сделано.
Герцог посмотрел на де Краона с удивлением.
— Значит, вы полагали, — продолжал рыцарь, скрестив руки, — что эта обида скользнула по моей груди, как копье по стали кирасы? О, нет, она глубоко ранила мое сердце. Я казался вам веселым и беззаботным, и все-таки вы часто замечали, что я бледен. Знайте же теперь: вот эта болезнь и грызла меня изнутри, грызла зубами этого человека и будет грызть до тех пор, пока он жив. Отныне радость и здоровье вновь возвратятся ко мне, с нынешнего дня я начинаю выздоравливать и надеюсь, что очень скоро совсем поправлюсь.
— Каким же образом?
Де Краон сел:
— Послушайте, ваша светлость, я только и ждал этого вопроса, чтобы все вам рассказать. В Париже, неподалеку от кладбища Сен-Жан[9], у меня есть дом, который охраняет всего один смотритель, человек вполне преданный, в ком я совершенно уверен. Месяца три назад я написал ему, чтобы он сделал в доме изрядный запас вина, муки и солонины, закупил оружие, кольчуги, стальные рукавицы и каски для вооружения сорока человек, а набрать этих людей я взялся сам, и я их уже набрал. Это отчаянные смельчаки, которым ни Бог, ни черт не страшен и которые готовы идти даже в ад, если я буду ими предводительствовать.
— Но если вы с этим отрядом войдете в Париж, вас заметят, — сказал герцог.
— Поэтому я так и не сделаю. Вот уже почти два месяца я вербую людей и отправляю их небольшими группами, человека по три-четыре, в столицу. Им приказано по прибытии остановиться в моем доме и не выходить оттуда, а смотрителю велено ни в чем им не отказывать. Они из тех монахов, которым уготована преисподняя. Теперь вы понимаете, ваша светлость? Этот подлый коннетабль почти все вечера проводит у короля, уходит от него в полночь, и, возвращаясь к себе домой на Бретонскую улицу, он непременно должен пройти позади укреплений Филиппа-Августа, по пустынным улицам Сент-Катрин и Пули, мимо кладбища Сен-Жан, мимо моего дома.
— Право же, дорогой кузен, начато недурно!
— И кончится хорошо, ваша светлость, если не вмешается Господь Бог, ибо это поистине дьявольская затея.
— И сколько времени вы еще погостите у нас? Впрочем, мы вам очень рады!
— Ровно столько, сколько понадобится, чтобы оседлать коня, ваша светлость. Вот письмо от моего смотрителя, доставленное сегодня утром одним из слуг. Он уведомляет, что последние завербованные уже прибыли, так что теперь весь отряд в сборе.
С этими словами Пьер де Краон вызвал своего оруженосца и велел седлать лошадь.
— Не останетесь ли еще на одну ночь в нашем замке, любезный мой кузен? — спросил герцог, наблюдая за этими приготовлениями.
— Очень вам благодарен, ваша светлость, но теперь, когда мне известно, что все готово и что дело только за мной, могу ли я задержаться хоть бы на час, на минуту, на одну секунду? Могу ли нежиться в постели или рассиживать за столом? Я должен ехать самой прямой, самой короткой дорогой: я жажду воздуха, простора, движения! Прощайте же, ваша светлость, уношу с собой ваше слово!
— Готов его повторить.
— Требовать от вас этого — значит усомниться в уже данном. Итак, спасибо.
Пьер де Краон повязал вокруг пояса портупею своей шпаги, подтянул голенища серых кожаных сапог, подбитых красным плюшем, и, в последний раз простившись с герцогом, ловко вскочил в седло.
Ехал он столь быстро, что на седьмой день после отъезда из замка герцога Бретонского, к вечеру, был уже возле Парижа. Он дождался, когда совсем стемнеет, чтобы въехать в город, и проник к себе в дом гак же бесшумно и незаметно, как до него проникали туда посланные им люди. Спешившись, он позвал привратника и велел никого не впускать к себе в комнату, пригрозив за ослушание выколоть ему глаза. Привратник передал то же приказание смотрителю и запер на замок свою жену, детей и служанку. "И хорошо сделал, — простодушно замечает Фруассар, — ибо ежели жена и дети расхаживали бы по улицам, то о прибытии де Краона скоро стало бы известно: ведь женщинам и детям по самой их природе нелегко скрывать то, что они увидели, и то, что желают сохранить в тайне".